Камень в моей руке

Дита расхохоталась. Я поймал себя на мысли, что хотя она и взбалмошная избалованная девчонка, я готов сносить ее язвительные колкости и капризы, только бы слышать этот заразительный, искрящийся смех. Нужно обладать немалым мужеством, чтобы так смеяться, когда неизлечимо болен, и любое неловкое движение грозит очередным переломом, а каждый прожитый день может стать последним. В этой малявке было столько жизненной энергии, что ее с лихвой хватило бы на освещение целого города. Заметив мой пристальный взгляд, она смутилась и скорчила смешную гримасу.

Гуннар в ярости переводил взгляд с моего лица на лицо Диты. Словно поддразнивая его, Дита принялась расспрашивать меня о доме и родных, о ребятах из отряда. Я вспоминал разные забавные случаи, и каждый раз, стоило ей залиться смехом, Гуннар свирепо раздувал ноздри. Было видно, что у него кулаки чешутся намять мне бока.

Когда стемнело, мы выбрались из башни, чтобы проникнуть в кабинет старшей сестры. Гуннар, хотя и был размером со взрослую гориллу, двигался совершенно бесшумно. И прекрасно ориентировался в темных переходах и бесчисленных залах замка. Наконец, мы оказались перед знакомой дубовой дверью. Гуннар достал из кармана большую связку ключей и быстро нашел нужный. Дверь, чуть слышно скрипнув, отворилась.

Луч фонарика медленно скользил по стене: старые книги, модели кораблей, картины, большой пузатый глобус на мгновение возникали из темноты и тут же снова исчезали.

Опустив короб, Гуннар отступил к стене и едва не уронил один из стеллажей с книгами.

— Тише ты! — зашипела Дита. — О, а это еще что? — заинтересовалась она. За стеллажом с книгами виднелся кодовый замок с двумя рядами цифр.

— Ты знаешь код?

— Разумеется, нет! — ответила Дита. — Но можно попробовать разные комбинации.

— Ну да, у нас ведь в запасе целая вечность, отчего бы не перебрать все возможные варианты?

— Попробуй один-три-один-один-один-девять-девять-ноль. Это дата ее рождения.

Я нажал, но ничего не произошло.

— Хорошая попытка. Есть еще варианты?

— Ноль-пять-ноль-три-два-ноль-два-пять.

Раздался сухой щелчок.

— А это чей день рождения?

— Мой, разумеется, — ответила она, словно это было в порядке вещей.

В сейфе лежала ровная стопка серых папок. Я потянул верхнюю и раскрыл ее. Мое фото. Мое имя. И дата смерти — 22 октября 2037 года. То есть вчера. Я наспех пролистал досье. Выписки из медицинской карты, справки о прививках, затем — запись о поступлении на лечение в клинику Шварцвальд, поставленный диагноз и назначенный курс лечения. И — самое интересное: «К. Фогель скончался в результате несчастного случая — пренебрегая правилами безопасности, он по неосторожности упал с лестничного пролета и получил множественные переломы и травмы, несовместимые с жизнью», — буквы так и прыгали у меня перед глазами.

Между тем Дита вытянула следующее досье. Я глянул и похолодел: на фотографии был Роб — обритый наголо, немного осунувшийся, но широко улыбающийся. Я оторвал квадратик фото и сунул в карман.

— Ладно, нам пора. Скоро светает, — заторопилась Дита. — Скорее клади досье в сейф и возвращаемся!

Пока она забиралась в короб к своему медведю, я захлопнул сейф и расставил книги на стеллаже. А потом взял со стола стеклянный футляр с корабликом и жахнул его об пол. Мелкое крошево разлетелось по паркету.

— Ты с ума сошел?! — зашипела Дита, ошалело глядя на меня. — Решил весь замок на ноги поднять?

И мы дали деру. Каким-то чудом нам удалось незамеченными проскользнуть по темным переходам замка. Когда мы наконец забрались в башню, небо на востоке уже начало светлеть.

— Четвертый час! — ахнула Дита, взглянув на часы. — Шалость удалась. Ну все, я спать!

У меня и самого глаза просто слипались и ноги подкашивались от усталости — особенно, если вспомнить, что забираться на эту верхотуру пришлось по сотням стертых ступеней. И как только у Гуннара хватает терпения целыми днями топать туда-обратно, выполняя малейшие капризы неуемной пигалицы? Из чего он вообще сделан — из стали? С этой мыслью я и уснул, и видел во сне, как Гуннар-Железный Дровосек несет маленькую спящую Элли на руках через бескрайнее поле, усеянное пламенеющими маками. А в двух шагах от них бесшумно движется сквозь заросли Лев, и его глаза горят, как два бесценных изумруда. Он выследил добычу и наслаждается осознанием своей власти.

Когда я проснулся, солнце уже заливало комнату ярким светом. Дита, сидя на высоком стуле у окна, держала на коленях альбом и быстро водила карандашом.

— Что ты рисуешь?

— Вид из окна.

— Но ты же почти не смотришь.

— За пять лет, что я провела в башне, я успела запомнить его до мельчайших деталей. Так, что смогу нарисовать с закрытыми глазами — в любое время года, утром, в полдень или в полночь, в погожий день, как сегодня, или в ненастье.

Я подошел и заглянул из-за ее плеча. Это был еще только черновой карандашный набросок, но и в нем угадывалось почти фотографическая точность. Я невольно вспомнил рисунки Анники — быстрые и легкие, как полет бабочки. Один причудливый росчерк, непрерывный, как линия жизни.