Пара сережек со стразами из ближайшего универмага, но купленных на собственные деньги, значили бы для Хелен больше, чем все, что он когда-либо ей покупал, однако она видела, что идет по тонкому льду.
– Ты замечательный кормилец семьи. Но мне нужно большее, Робин. Я всегда хотела работать.
Никто не знал этого лучше, чем Робин. Он обернулся к комнате.
– Врачи предупреждали меня, что с тобой может случиться рецидив, однако спустя семь лет я полагал, что нам это не грозит.
«Я могу сказать ему сейчас, – мелькнула у нее мысль, – он знает меня уже семь лет, и я никогда, никогда не давала ему даже повода подумать, что я сумасшедшая».
Она глубоко вздохнула:
– Это не рецидив. Робин, прежде всего я никогда не была больна. Это было ошибкой – поместить меня туда. Ты же меня знаешь. Теперь ты должен это видеть.
Наконец-то она сказала это. Хелен искала понимания в его лице, но увидела лишь беспокойство в том, как дрогнули его губы, и поняла, что потерпела неудачу. Это было слишком крупное и болезненное для него знание. Ему легче верить, что она поступила так из-за болезни, чем принять правду: она не хотела от него ребенка, она не любит его, ее жизнь всегда принадлежала только ей самой. Робин сел рядом с ней на кровать Дэмиана, продолжая при этом держать дистанцию, как доктор при обходе палаты.
– Но, Хелен, ты бы именно так и сказала. Это признак того, что ты больна. – Это прозвучало так, словно в его лице вернулся доктор Бурес. Запоздавший на семь лет крик ужаса готов был вырваться из раздувшихся легких Хелен. – Твоя работа идет вразрез с рекомендациями медицинской консультации, лучшей медицинской консультации в стране. Доктора сказали, что слишком много волнений могут попросту спровоцировать новый срыв. – Он начал перебирать ее бумаги, складывая их лицевой стороной вниз друг на друга. Когда он выровнял чистые оборотные страницы, Хелен наконец встретилась с ним взглядом. – Они бы никогда не наняли тебя, если бы знали о твоем прошлом.
Была ли это угроза, замаскированная под беспокойство, или беспокойство, прозвучавшее как угроза? Хелен вгляделась в лицо Робина, ища признаки гнева, однако нашла там только тупое доверие к официальным учреждениям. Она заговорила очень медленно, будто это давало шанс удержать какие-то неправильные слова:
– Но мое прошлое – это тайна, Робин. Я провела в Назарете меньше месяца. Те медсестры едва знали мое имя, когда я там была, они бы сейчас меня и не вспомнили и вряд ли вознамерятся проверять списки сотрудников лондонской больницы, верно? – Ей пришло в голову, что утечка информации, если таковая случится, скорее будет исходить от секретаря ее личного врача, однако они заплатили деньги уровня Харли-стрит за сервис, соответствующий уровню Харли-стрит. – Единственный человек, который, вероятно, помнит меня, – это Мартин Бурес, и при всех его недостатках на нарушение конфиденциальности он не пойдет. Это будет больше, чем просто удар по репутации, – его вышвырнут вон из профессии. А вне медицинской сферы единственные люди, которые знают мой секрет, – это ты и я.
Хелен преподнесла ему свою угрозу на блюде – и не прикрытую гарниром. Если Робин собирался противостоять, лучше ему сделать это сейчас и по-английски честно. В детстве она видела, как другие дети играют в гляделки; она знала теперь, что чувствовали игроки, и когда Робин отвел взгляд, ощутила приятный вкус победы.
– А если я попрошу тебя не делать этого? – сказал он.
– Робин, я приняла решение.
– А если я запрещу тебе? – спросил он, но ему не хватило даже воздуха для этих слов, не говоря уж об уверенности.
– Ты можешь выбрать одно из двух – принять минимальный риск, что может выясниться, что твоя жена провела какое-то время в дурдоме; либо помешать мне работать, и тогда я точно попаду туда опять, – произнесла она.
– Значит, на самом деле у меня нет выбора, верно? – Робин пригладил покрывало на кровати Дэмиана, чтобы избавиться от вмятин, затем второй раз, чтобы избавиться от складок, а затем снова и снова, как Сьюзен со своей щеткой для волос, пока у Хелен не лопнуло терпение и она не схватила его за руки.
– Тебе никогда не придется говорить: «А я предупреждал», – сказала она. – Если ты об этом беспокоишься.
– О Боже, Хелен, я надеюсь, что нет, потому что если это скверно обернется… – Робин высвободился из ее хватки, выпрямился и взбил подушку. – Я кое-что понял о тебе, когда собирал вещи на поезд, – продолжил он. – За все эти годы – даже когда твои родители умерли, да упокоятся они с миром – я никогда не видел, чтобы ты плакала.
Это было правдой. Назарет выжег ей слезные протоки. И Хелен не могла понять по тону Робина – восхищается ли он ее силой или указывает на ее слабость.
Глава 50