– Хелен, эта трагедия была разовой, и ее нельзя рассматривать как подрыв кампании по закрытию. Вы всегда были одним из наших величайших борцов, и департамент ценит вашу работу больше, чем я могу выразить. Но… – Майкл поерзал на своем стуле. Давина смотрела в окно. – Как вы знаете, ваша роль отчасти в том, чтобы поглощать удар от подобных трагедий. – Она понимала, что топор приближается, однако это не притупляло боль. – Это являлось в конечном счете вашим выбором и вашей ответственностью. Выплата будет скромной, по всей видимости, но достаточной, учитывая тот факт, что вам придется приложить все силы, чтобы найти работу в схожем секторе хотя бы в течение нескольких месяцев.
Давина наставляла ее на ступеньках:
– Держите лицо, Хелен. Просто делайте заявление, не попадайтесь на их уловки. Вы способны на это. Вы не совершили ничего плохого.
Хелен прошла за Давиной и Майклом через вращающуюся дверь: они встали рядом с ней на крыльце. Из-за полицейского оцепления взревела разъяренная толпа. Поблизости была и стая журналистов. Хелен увидела свое отражение во множестве линз – крошечная куколка напротив сетки из стали и стекла. Громкие вопросы прокатились через нее, как приливная волна:
– Что вы чувствуете по поводу того, что трехлетний мальчик остался без матери?
– Разве это не
Нет. Хелен представила заголовки уменьшающимися, слова – улетающими куда-то вдаль. Она не могла позволить себе на них отвлекаться. На вдохе она вообразила, что ее позвоночник выкован из стали.
– Я была полностью опустошена, услышав об убийстве на территории старой Назаретской больницы. Мы выражаем глубокие соболезнования Адаму и Джейкобу Соломонам. Я не могу представить себе масштаб их потери. Мое сердце открыто для них. Я приняла решение закрыть Назарет из лучших побуждений и лично скорблю, что система не просто упустила этого пациента, но и разрушила жизнь невинной семьи. Управление находится в тесном контакте со старшим следователем, и все необходимые вопросы будут заданы. Расследование уже началось… – Хелен слышала свой голос в отрыве от смысла произносимых слов, как нерадивый школьник, читающий вслух в классе. «Я теряю их внимание», – подумала она, когда заканчивала речь словами: – …Что они приняли мою отставку с немедленным вступлением в силу.
– Вы не выглядите особенно обеспокоенной, – заметила журналистка из первого ряда.
О, на этот раз Хелен была способна выдавить из себя слезы. Она так упорно работала над самоконтролем, что полностью усвоила весь процесс. Но журналистам нужны факты, действия, справедливость, а не бессмысленные звуковые фрагменты или банальности.
И вопреки инструкциям Давины Хелен ответила:
– Я закрыла это место из лучших побуждений, – повторила она. – Как у представителя общественной власти, у меня есть долг перед общественным кошельком.
И поняла, что совершила ошибку, еще до того, как снова вдохнула. Те репортеры, которые не выглядели шокированными, улыбались в блокноты, понимая, что они получили свой звуковой фрагмент. Давина двигалась к ней через толпу – персонифицированное воплощение минимизации ущерба.
– Неужели вы думаете, что Адама Соломона заботит общественный кошелек? – донесся голос из толпы прессы.
– Сегодня мы не будем отвечать на вопросы, – заявила Давина. Хелен замерла на ступеньках. Навязчивое состояние вновь овладело ею. «Я могла бы признаться прямо сейчас, – пришла ей в голову дикая мысль. – Я могла бы рассказать, чем именно является их любимое учреждение, о всей его гнилости я могла бы поведать из первых рук, я могла бы быть на каждой передовице каждой газеты в течение нескольких недель, если бы выступила с этим публично». Она почти раздвинула губы, чтобы признаться.
– Хелен?… – Предупреждающий взгляд Давины вернул Хелен в чувство. Разоблачение ее истории не вернет к жизни Джулию Соломон и не утешит вдовца. Чего она этим добьется, кроме того, что перебьет собственной историей нападение на Джулию и переведет стрелки на плохие старые времена?
Робин – муж, от которого она снова стала финансово зависимой – ждал ее в «Ягуаре». Хелен предпочла выключить радио вместо того, чтобы рискнуть услышать свой голос в новостных сводках.
Они молчали, когда город за окнами сменился сельской местностью. Стоял поздний август, и поля были такими же, как в лето их знакомства, – акры пшеницы волновались золотым морем по обе стороны дороги.
– Это могло бы пройти и получше, – наконец произнес Робин.
Хелен прижала голову к окну, ощущая лбом вибрацию.
– Никто никогда не наймет меня снова. – Ее слова расцвели лепестками пара на стекле.
Робин на мгновение снял ладонь с рукоятки передач, чтобы погладить жену по колену.