Каменное братство

Среди точек опоры, впрочем, и впрямь попадались самые неожиданные – некоторые даже наводили на мысль, что владельцы их здесь и обрели последнее пристанище, – наиболее характерными в этом отношении были кепка с огромным козырьком, надетая, кажется, на кирпич, и большая хозяйственная сумка. Из прочих заслуживали внимания расплющенный дюралевый чайник, водочная бутылка, проволочный ящик из-под кефира и фрагмент плетеной металлической ограды. Ее крупная вязь эффектно чернела среди сверкающей грязи – сверкающей так отчаянно, словно фонарь нарочно решил, оставив прочий мир во мраке, истратить весь свой световой запас на то, чтобы заставить это предбольничное месиво искриться и кишеть миллионами огней, подобно тропическому заливу в лунную ночь. Словом, там было на что посмотреть, но праздное разглядывание было не в привычках Виктора Игнатьевича.

Виктор Игнатьевич, старательно нацеливаясь, с трогательной детской сосредоточенностью надув губы, перепрыгивал, так сказать, с кочки на кочку, и всякий, заглянув ему в лицо, немедленно понял бы, что ему и в голову не приходит, что такое скакание ниже его достоинства, а если бы даже он сейчас оступился в грязь, то лишь с недоумением оглядел бы ботинок, напоминающий выкорчеванный пень, и произнес с простодушным огорчением: «Ай-ай-ай, какая незадача!» – или еще что-нибудь столь же простодушное и книжное – в лучших традициях русской интеллигенции, всегда преодолевавшей лишения с удивительной стойкостью и непрактичностью: она и не замечает никаких испытаний, пока еще есть масло в коптилке да пяток щепок в буржуйке. Испачканный ботинок в тот вечер и подлинно не огорчил бы его всерьез, – все равно ведь он был уважаемый человек.

В вестибюле уборщица – кажется, здесь их называли нянечками, – орудуя метлой, будто веслом, гнала по истертому кафелю могучую лужу – упрямо выгребала от кого-то в каноэ против течения – простая женщина, занятая нелегким непрестижным трудом, потому что кто-то ведь должен его делать, – трудом, однако, дающим ей самое драгоценное – душевный мир, который так редко приходится вкушать деятелям духа.

Работала она с размахом, но и с оглядкой на стоящее шагах в трех ведро, поперек которого лежала швабра; с нее свисала чуть ли не старая рубаха, чуть ли не рукав, изо рванный, как пламя. Бахрома на тряпке нервно перебирала пальцами: откуда-то тянуло сквозняком.

Виктор Игнатьевич потоптался у входа, потопал ногами, как бы обивая снег, как бы забыв по рассеянности, что сейчас не зима, и с долей чудаковатости оглядел помещение, близоруко щурясь, хотя имел по зрению единицу, то есть пятерку в более привычной ему шкале. Нянечка покосилась на него и сразу поняла, что хоть он и осматривает с детским простодушием этот жалкий вестибюль, но все это напрочь его не занимает, что мысли его совсем в другом мире, далеком от будничных дрязг, – и дуновение этого мира коснулось ее души внезапным ощущением крайней мелочности ее житейских забот и неподдельным интересом к этому необычному, а казалось бы, такому непримечательному человеку.

Убаюкан до такой удивительной степени Виктор Игнатьевич был тем, что ему уже довольно давно стало беспрерывно везти. Везти настолько давно, что самое понятие «повезло – не повезло» успело улетучиться из его словаря, заменившись понятием «заслужил – не заслужил».

– Ох, напачкаю я вам, – посетовал Виктор Игнатьевич голосом счастливой мамаши, извиняющейся за своего малолетнего отпрыска: «Он, вам, наверно, так надоел…» – в уверенности, что столь прелестное создание никаких иных чувств, кроме умиления, вызвать не может.

– Куда «напачкаю» – никуда не напачкаю! – вскинулась уборщица («нянечка» – это вдруг сделалось для нее чересчур ласкательно: нянчиться она, похоже, ни с кем не собиралась) – оказалось, она в своем каноэ вовсе ни от кого не спасается, а, наоборот, настигает.

Виктор Игнатьевич, убавив чудаковатости, прямо посмотрел на нее, приподняв брови и чуть сдвинув фокус зрения, чтобы неотчетливо видеть ее лицо, – так он смотрел на аспирантов (в переводе – домогающихся): умная, следовательно, немного юмористическая, рассеянная любезность и непременное присутствие юмористического удивления – это создает дистанцию, когда что-то в собеседнике вызывает юмористическое недоумение.

– Что значит «никуда не напачкаю?» – тонко подчеркнув «никуда», спросил Виктор Игнатьевич и тут же пожалел, что спросил.

– То и значит, что нечего ходить взад-вперед! – и она так взмахнула веслом, что прутья в луже зашипели, а воздух заметно посвежел от водяной пыли, словно в близости прибоя или фонтана, и уборщица на миг застыла в наклоне, будто ведьма, приготовившаяся оседлать свое помело.

Виктор Игнатьевич глянул на нее построже – с достоинством – и мучительно ощутил, до чего не идут к этому достоинству и его шляпа как шляпа, и пальто как пальто, и лицо как лицо, и самый способ, которым он сюда попал, прыгая с кочки на кочку.