Каменное братство

Он и с полированного ладожского гранита с рваными краями глядел недосягаемым орлом, и только написанная на его лице мальчишеская готовность протянуть руку каждому, кто пожелает к нему взмыть, придавала человеческого обаяния его слишком уж рекламной мужественности.

Рваная гранитная глыба была выбрана со смыслом и даже где-то со вкусом, как однажды выразилась самая близкая мне из кладбищенских завсегдатаек, которую я до знакомства с нею имел бестактность про себя прозвать Пампушкой. Жена Бережкова с миловидными дочерьми, которых, правда, немного портил слишком мужественный отцовский подбородок, навещала глыбу редко, и притом только в теплую пору. Она по-прежнему одевалась по-мужски, чуть ли не в какое-то жокейское галифе с мушкетерскими ботфортами, при кубанке набекрень, и норовила распоряжаться, не вынимая рук из карманов. Сходства с Аленом Делоном я не зафиксировал.

Зато Леночку толком разглядеть мне никак не удавалось, хотя пару-тройку раз в месяц она навещала своего Олега и зимой, и летом. Но, видимо (и совершенно напрасно), опасаясь столкнуться с женой, зимой она всегда приходила на грани иссякания светового дня, а летом натягивала на нос бейсболку с большим козырьком, и когда, худенькая, в футболке или короткой курточке, она возилась у могилы, даже под снегом, припав на колени на пластиковый мешок, что-то поправляя, ее можно было принять за дочь покойного.

Она пыталась продолжать дело своего возлюбленного, но на те гроши, которые удавалось выбить для нее Куропаткину, ничего не удалось бы испечь и самому Бережкову, тем более что поварята на работе при оскудевшем содержании показывались нечасто. Так что Куропаткин, не по дням, а по часам дряхлеющий Штирлиц, заставая ее в лаборатории одну, случалось, сардонически шутил: «Ты как Таня Савичева. Умерли все, осталась одна Таня».

Зато ей удалось отвоевать своему возлюбленному место в нашем престижном уголке. После его смерти уголовное дело было закрыто, а подписанное Куропаткиным Леночкино ходатайство так растрогало занимавшуюся престижными погребениями даму, что она констатировала с некоторым даже приятным удивлением: «У нас там прямо какой-то ученый уголок вырисовывается».

Хотя при жизни Бережков на Виктора Игнатьевича только вскинул бы свои соколиные глаза из-под соболиных бровей: «Что, и он ученый?..» А Виктор Игнатьевич в ответ покосился бы на него с презрительной опаской: оч‑чень сомнительный тип… И Лидия Игнатьевна что-то такое тоже чуяла, раскланиваясь с Леночкой подчеркнуто корректно и высокомерно, с высоты еще и статуса законной жены по отношению к любовнице: ярмарка суеты отнюдь не затихает и у гробового входа.

Поэтому я при каждом удобном случае закидываю в напряженно наставленные ушки бедной Леночки, прячущей глаза за длинным козырьком, что они с ее возлюбленным сделали на удивление мудрый выбор, не посягнув на свободу друг друга: семейные узы неизбежно разрушают любовь. Любовь, скованную семейными кандалами, в лучшем случае сохраняет кто-то один, чаще женщина. Она любит, терпит, закрывает глаза в надежде дожить до того долгожданного мига, когда вторая половина окажется покинутой, больной, беспомощной, – чтобы, упиваясь ее пристыженной благодарностью, излить на нее все накопленные океаны ненужных прежде забот и ласк. А после ее смерти немедленно приступить к созданию гимна об их великой любви.

Блаженны те, чьей любви не требовалась смерть, чтобы быть воспетой! Чья любовь воссияла над общим делом, а не над кладбищем! Не убитая ни браком, ни смертью. Ибо у тех, кто вкусил ее неземное счастье, ничто уже не может отнять любимый образ, он останется с ними до надгробной плиты.

Заметьте, указывал я на мясной, в прожилках жира небольшой валун со стесанным боком, – жены к нему не ходят, их любовь была убита браком. И это при том, что он был любимчиком миллионов!

* * *

Да, да, у актера есть два совершенно разных назначения: одно – ваять из собственного тела воплощения чьих-то вымыслов, второе – служить любимчиком публики, наподобие домашнего зверька. И начинал Любимчик вроде бы ваятелем. Заброшенный распределением из Ленинграда в Хабаровский ТЮЗ, он сразу же снискал расположение юных зрителей, ошеломительно сыграв Мочалку в «Мойдодыре», однако через год был уволен за прогулы и загулы, а на деле за связь с директорской женой. В Иркутске его уволили уже за связь с женой главрежа, в Томске – осветителя, и чем ближе перемещался он обратно к Ленинграду, тем ниже опускался статус его любовниц, а вес его пьяных загулов, напротив, все рос и рос: в Новгороде он соблазнил всего только жену истопника, а отлежал в психушке с «белкой» аж целый месяц. В Ленинград он вернулся уже и сам истопником, однако ухитрился и тут пару-тройку раз жениться и еще тройку-четверку «поджениться».