Каменное братство

Только маленький беленький внук, оставшись со мною наедине, ничего не изображает. Глазенки горят вниманием.

– Ты старый?

– Старый.

– Значит, ты скоро умрешь?

– Скоро, скоро, недолго тебе мучиться.

Сарказм пропускается мимо беленьких мягких ушек.

– А я умру?

– Тебя за твои подвиги, возможно, возьмут живым на небо.

– Я не хочу на небо, там тучи.

– Ну, тогда отпросишься на землю.

– А мама умрет? Я не хочу, чтобы мама умерла.

– Вот мама не умрет, это точно.

– А папа не умрет?

– И папа не умрет. Он человек солидный. Только я один у мру.

Это протеста уже не вызвало.

Я пытаюсь его развлечь игрой в мячик, но руки не слушаются, мяч ударяет меня по глазу. Боль я перетерпливаю, чтобы никому не портить настроения, но когда все уходят, я обнаруживаю слева от себя ускользающую, но так и не исчезающую серую тень. Раньше я бы заволновался, начал названивать окулисту, а сейчас не обращаю ни малейшего внимания, так и живу с тенью.

Я по-прежнему время от времени зарываюсь лицом в ее постель, покрываю поцелуями ее очки, прижимаю к лицу и дышу ее полотенцем, но уже не рыдаю, а просто прижимаю к губам и долго-долго держу – особенно вещицы бессмысленные, открывающие неиссякаемое детство ее души, какой-нибудь сувенирный колокольчик с надписью «Дар Валдая», какого-нибудь китайского верблюжонка, какие-нибудь вязаные носочки-шапочки-варежки, коих в комоде я обнаружил полный ящик: так она благотворительствовала уличным бабусям, торгующим своей пестрой шерстяной продукцией. А вот целый резной ларец маленьких иконок меня прямо ошарашил – никогда ни словечком она не открывала интереса к этой стороне жизни. Не к этой, к той – мне казалось, ей слишком интересно здесь, чтобы думать еще о каком-то там.

Когда я придумал свой маленький Тадж-Махал, мне совсем расхотелось видеть сыновей, чтобы не обнаруживать бессмысленность того, что я делаю – очень уж они умные. Они всячески давали мне понять: надо жить дальше. Так и я был не против: вам надо – вы и живите.

Что бы они, интересно, сказали, если бы узнали, что мы с Иркой уже в предпенсионном возрасте играли в жмурки? Ирка была удивительная мастерица так подавать голос, что он звучал, казалось, совсем из другого места…

Кто-то из жен забыл на столе рекламную листовку – они серьезно озабочены будущим своих детей. Детское будущее строил Артек-кемп. «Вас ожидает увлекательное путешествие по миру бизнеса, джунглям экономических законов и налоговой политики, первые шаги в самостоятельном заработке, получении процентов по вкладам и дивидендов, получение патентов и оформление авторских прав. Каждого, осмелившегося открыть свое дело, ждут закон спроса и предложения, PR, реклама и маркетинговые исследования, походы в патентные бюро и многое другое. В конце выезда можно оказаться самым богатым и получить отдельный приз!!! В этом выезде мы узнаем, что такое деньги и как они работают, познакомимся с основными экономическими законами, узнаем, кто самый удачливый бизнесмен. Деловая бизнес-игра „Свое дело мирового масштаба“. Образовательная программа: разговорный английский».

Потихоньку я начал блуждать по интернету, не слышно ли чего новенького в моей родной акустике – я давно подумывал о чем-то вроде стетоскопа для матушки-земли, случалось, даже прикидывал то одну, то другую схемку, но никак не мог найти достаточно чувствительного пьезо-кристалла, чтобы человеческое ухо могло расслышать: недра звучат по-разному. У каменных газоносных губок и безмолвных будто бы нефтяных залежей одни голоса, у медных и урановых руд другие, у золотоносных и угольных жил третьи, четвертые, пятые…

Но превращать манящую грезу о голосах земли в реальное дело жизни меня как-то не тянуло, жизнь и была моим делом, и мне довольно было видеть краем глаза блуждающий огонек мечты на обочине нашего счастливого пути, и только когда счастье сгинуло, я принялся ловить этот огонек и нашей, и англоязычной сетью. А когда в сети запутывалось что-нибудь особенно пикантное, уже начал задерживаться на сплетнях – возвращаться к жизни. Правда, от порнухи взгляд отдергивал как ужаленный.

В задумчивости почесал пальцем бок и прорвал майку. Все поползло.

Но Тадж-Махал свой я доведу до конца. До моего конца.

* * *

В почтовом ящике обнаружился линялый буклетик на нищенской бумаге – женщина в белом возлагает цветы к надгробной стеле из серенького-рябенького гранита. «КАКАЯ НАДЕЖДА существует для любимых умерших?» – прочел я при свете полуослепшей лампочки. С тех пор как меня покинул Орфей, я твердо знал: никакой. И все-таки принялся разбирать меленькие буковки до ломоты в глазах.