Каменное братство

Библия дает обещание: «Оживут мертвецы Твои, восстанут мертвые тела!» А теперь подумай над следующим: в каком состоянии был Лазарь в течение тех четырех дней, когда он был мертв? Лазарь ничего не говорил о том, что он был на небе в раю или в аду мучений, что он несомненно сделал бы, если бы он был там. Нет, мертвый Лазарь был полностью в бессознательном состоянии. И впоследствии все равно умер, несмотря на то, что его временно воскресил Иисус. Но все-таки, если ты веришь в воскресение, «не будешь скорбеть, как прочие, не имеющие надежды» (1 Фессалоникийцам 4:13). Если вы желаете узнать больше, напишите Свидетелям Иеговы по одному из указанных адресов.

Где их только не было, свидетелей: АВСТРАЛИЯ, АРМЕНИЯ, БЕЛАРУСЬ, ВЕЛИКОБРИТАНИЯ, ГРУЗИЯ… Но мне, свидетелю Орфея, не было места ни в странах, ни на континентах, я был обречен скорбеть, как прочие.

На мокром весеннем кладбище меня встретил бронзовый Христос, благословляющий тот прах, в который мы все отыдем.

Купольный склеп из осыпающегося римского кирпича. Полированные кресты черного мрамора. Потерявшие голову статуи Скорби. Гранитные урны, полуприкрытые ниспадающими каменными покрывалами. Имитирующие естественность замшелые ограненные валуны. Безымянные обелиски. Постаменты неизвестно чего. Замурованные мрамором ворота неизвестно куда. Гранитные столбики, разорванными изоржавленными цепями ограждаю щие пустоту. И наконец, обтянутая зеленой моховой шкурой пирамида – уж не генерала ли фон Фока, у подножия которой завязывалась чудная Иркина жизнь?

И вот наконец замаячил бронзовый Лубешкин, куда более мощный и горделивый, чем страдалец Иисус.

Вдруг вспомнилось, что в Каире мы с Иркой когда-то видели целый город, разместившийся в склепах, – и заныла душа от пронзительной зависти: вот бы и мне поселиться в Иркином склепе!.. Я бы, может, и зимой как-то перекантовался, наладил бы какую-нибудь буржуйку… Но ведь не разрешат!

Да и склепа не было – черная полированная плита без фотографии, как я и просил. И падать на колени, прижиматься лицом было не к чему – камень не имел никакого отношения к моей Ирке. Это была всего лишь строительная площадка, которую судьба отвела мне для моего маленького Тадж-Махала.

И я вновь ощутил, как за спиной оживают зажиревшие за десятилетия счастья крылья.

* * *

Особенно заметно они наливались силой в те вечера, когда мне приходилось пробираться к черной плите сквозь ливень, обращающий кладбище в болото, сквозь град, разлетающийся на камне искрами электросварки, сквозь метель, превращающую меня в живой снеговик, с трудом пробивающий путь по колено в снегу сквозь черно-белую мглу к бронзовому снеговику Лубешкина. Мне незачем было на три минуты раскапывать плиту из-под снега, мне достаточно было хотя бы в глубине нащупать Иркино имя и перечитывать его пальцами, покуда кисть не заломит от холода, – мой замысел заключался в другом – перечитывать пальцами мою ИРИНУ каждый день, не зная исключений, – в этом-то и была вся соль: каждый день – и я всякий раз чувствовал, что мой незримый Тадж-Махал вырос еще на волосок. А когда мне удавалось пробиться к нему сквозь дожди, снега, болезни, он подрастал особенно заметно.

Жаль только, болею я очень редко. Зато когда, на морозе задыхаясь от жара, с колотящимся сердцем и ломотой во всех восьмидесяти суставах я добрел во тьме до мерцающей инеем плиты в тяжелейшей испанке (слово грипп мне особенно противно с тех пор, как этими проклятыми грибами отравилась моя Ирка, унесшая с собой красоту и радость мира), моей души коснулось что-то вроде удовлетворения. А уж когда мне на миг показалось, что я вот-вот упаду, меркнущее сознание успело представить, как меня окоченевшим находят на могиле любимой, и неизвестно откуда вдруг выпрыгнуло тинейджерское словечко: «Супер!»