Каменные часы

Дягилев энергично оттолкнулся от песчаного плотного дна и поплыл. Заливчик был неглубок, и за погожие дни вода в нем хорошо прогрелась, сделалась мягкой, шелковистой, тело в ней прекрасно скользило, дышалось легко. И он быстро выплыл на простор водохранилища. Здесь уже вода была неоднородной, ощущались температурные перепады, будто несколько самостоятельных течений никак не могли перемешаться и стать единой стихией. Холодная полоса чередовалась с теплой, ледяная вода с парной.

Догоняя Любу, он все время плыл в разных водах, остро чувствуя границы перехода. Расстояние между ними быстро сокращалось, и, когда до нее оставалось не более пятнадцати метров, он вдруг воспринял плывущего себя — в незнакомом ему мире, что был всегда ему неведом, как обычному купальщику, а теперь открывался. Движения его замедлились, сделались плавными, полусонными, и на них не надо было тратить усилий.

Дягилев опустил лицо в воду, всмотрелся в нее и, увидев темнеющую глубину, поднял голову и засмеялся, с безотчетным беспокойством отмечая, что глубина его необычно взволновала и звала нырнуть поглубже и посмотреть, что там.

Он заметил, что солнечные лучи, падая на поверхность воды, превращаются в ослепительные искры, отражаясь, буквально материализуются на глазах. И Дягилев с трудом оторвал взгляд от этого магического явления. Люба была рядом, а он все никак не мог доплыть до нее и рассказать, что с ним случилось, что он почувствовал и ощутил, преодолевая не расстояние, но стихию. Она взбудоражила его и заставила забыть о земном.

Люба окликнула, он очнулся, и тогда вспомнилось о ее боязни воды, беспокойстве, скованности и неуверенности, что увидел он, когда она только еще поплыла от берега.

— Ты нисколько за меня не боишься, — услышал Дягилев голос жены. Слова ее будто бежали по поверхности водохранилища, несомые солнечными бликами. — Я успокоилась, а вот тебя я больше не пущу одного плавать.

Дягилев не ответил. Люба слишком хорошо помнила его ежедневное внимание к себе, привыкла уже к опеке, и, верно, была удивлена, что несколько минут назад он забыл о ней. И это случилось в воде. Уж он-то отлично знал, как после родов ее преследовал страх очутиться одной в реке, а раньше она любила плавать и была отличной пловчихой, но роды все переменили. Вода ей стала чужой. Она жаловалась, что вода ее обжигает, обдирает внутри ее тело, как наждаком.

Что ж, стало ясно — он воспринимал ее досаду и страх столько лет, как каприз красивой женщины, привыкшей каждую минуту видеть подле себя любимого человека.

Она обиделась.

Муж не обращал на нее внимания, а опустил лицо в воду и что-то там разглядывал. Как огромная рыбина, он проплыл мимо, и ей вдруг в голову пришло, что вода странно изменила его и сделала чужим, опасно-непонятным на самой середине водохранилища.

Она дотронулась до его плеча. Он неожиданно вздрогнул и посмотрел ей спокойно в глаза.

— Ты отдохнула? — спросил он ласково. — Сможешь доплыть на тот берег? Сын смотрит за нами в бинокль.

— Поэтому ты разыгрываешь водяного? — она успокоилась и поплыла вперед. — Я даже не знаю, что случилось, но я не боюсь больше воды и не понимаю, когда это произошло.

— В воде нельзя разговаривать. Слова здесь много отнимают сил, — сказал он.

— Ты говоришь о воде, как о живом существе, — усмехнулась она.

— В ней рождается все живое, — заметил Дягилев.

Никогда он так не говорил с ней, не противоречил, а напротив, всегда уступал, бывал снисходителен или переводил все в шутку. Она и сейчас не приняла его слова всерьез. Он улыбнулся и велел опереться рукой о его плечо.

— Женщины всегда и во все времена теряли много сил от глупой болтовни, — наконец не выдержал и засмеялся он.

Она молча положила ему руку на плечо. Усталость действительно сказывалась или это он плыл чересчур быстро? Дышалось тяжело, тело опустилось глубже, чем обычно. Но сейчас он сильно ей помогал, плыл, как акула или моторная лодка. Вода его ни капли не тяготит, словно в ней он рожден, подумала Люба.

Берег медленно, незаметно приближался, и вскоре уже можно было разглядеть на нем старый сосновый бор, подходивший почти к самой воде, отсеченный от нее разросшимся кустарником и березовым подлеском.

Красной медью блистали могучие стволы деревьев.

— Какая красота! — с тоской сказала Люба.

— Ради этого стоило плыть!

— Но я так устала, что не могу радоваться.

— Надо еще немного потерпеть, — прерывистым голосом сказал он.

— Ты устал еще больше, чем я, — она отпустила его плечо.

Дягилев лег на спину, раскинув руки крестом, закрыл глаза.

— Мне кажется, ты можешь так и уснуть на воде… — испугалась она не на шутку.

— Лучше всегда плыть вперед, — он сделал кувырок в воде, и плечо его пришлось ей как раз под руку, — осталось каких-то тридцать метров.