Каменные часы

Почти сорок лет назад штурмовик старшего лейтенанта Петра Алексеевича Дягилева, разбомбив вражескую танковую колонну и рассеяв пехоту, был атакован немецкими истребителями, подбит, и все-таки ушел в облачность, и там его асы «люфтваффе» потеряли.

Самолет загорелся, и старший лейтенант приказал стрелку прыгать. Но тот не ответил. И нельзя было установить — то ли был убит, то ли повреждена связь. Облачное молоко не давало разглядеть стрелка.

Молчал сержант. Перед вылетом ему исполнилось девятнадцать лет. И число было сегодня девятнадцатое, и вылет стрелка — девятнадцатым.

Об этом подумал Дягилев.

Самолет вздрагивал, все больше и больше кренился, заваливаясь на левое крыло. И казалось, отпусти летчик хоть на мгновение штурвал, штурмовик тотчас опрокинется и войдет в штопор, рванется к земле.

Дягилев был ранен в голову и плечо. И не знал, что оглох, — он слышал очень хорошо, как работали оба мотора. Один из них горел на левой плоскости, давал перебои. Дягилев прекрасно его слышал и чувствовал, сколько мотору еще жить, пока не остановится.

По внутренней связи сержант в сотый раз говорил:

— Я жив, командир. Почему ты меня не слышишь? Я не могу прыгать. Парашют посекли осколки…

Дягилев молчал.

Он вел самолет в облаках, слушая поврежденный мотор, и улыбнулся, подметив, как ровнее и спокойней он стал работать. Выправился. На самом деле этот двигатель остановился и боевую машину удерживал теперь в воздухе единственный мотор.

…Это происходило в небе почти сорок лет назад. И о том ничего не знал сын старшего лейтенанта Петра Алексеевича Дягилева. Сын, может быть родившийся в ту минуту, когда штурмовик отца ворвался в облачность, и пропал без вести сам летчик и его стрелок, сержант Костя Сорокин.

Сын родился девятнадцатого сентября.

3

Когда громыхнул гром, пошел редкий крупный дождь и все вокруг померкло, Андрей потерял на воде отца с матерью.

Серая пелена их поглотила.

Мальчик продолжал тревожно всматриваться, но бинокль уже не помогал и не сокращал своей оптикой расстояния. Дождь перешел в ливень и все закрыл своей мглистой завесой. В десяти шагах уже не было видно деревьев и кустарника.

Он позвал сестру, но она не ответила. И мальчик съежился в оцепенении на своем складном стульчике, думая только о том, что отец и мать пропали в воде, которой он вдруг испугался при ясном солнце, когда вода не пришла еще в движение и была спокойна, тепла, прозрачна. Эта чистая и страшная для него вода теперь потемнела, накатывалась где-то рядом на берег, глухо билась о него, а он забыл о своем страхе, спотыкаясь, побрел по крутому травяному спуску к заливчику, куда должны были приплыть родители.

Там его и нашла взволнованная сестра, съехавшая сверху по скользкой глинистой тропке. Она схватила его за руку и потащила к палатке, но он вырвался и побежал прямо в воду, и Валя, опешив, остановилась. А мальчик, войдя почти по грудь в воду, отчаянно звал мать.

И Валя тоже закричала и испугалась, ощутив одиночество, враждебность темной березовой рощи, кипевшей у берега от дождя непроницаемой воды, испугалась еще оттого, что скрылось и ушло от нее даже небо.

Она сразу оглохла и ослепла от собственного крика и горького, такого неистового страдания брата, страдания страшного и жуткого.

И он, и она до этого дня видели непогоду и мрак только из окна своей городской квартиры.

Вспыхнула вдалеке молния, приподняв небо и осветив горизонт. И где-то совсем рядом громыхнул гром, а ливень почти сразу погасил эхо. И сделалось еще темнее.

У Вали уже не было сил кричать. Она тоже вошла в воду и встала рядом с братом, коснулась его плечом и почувствовала, как Андрей дрожит, и обняла, и повела к берегу. Он слабо упирался, то и дело оглядываясь назад, толкал ее локтем в бок, но Валя знала, что брат и противится потому, что хочет, чтобы она увела его из воды, пожалела и позаботилась о нем, как мама, что не возвращалась назад и не отозвалась на их крик.

И это знание успокоило ее и отрезвило от нахлынувшего отчаяния и ужаса.

— В такую погоду очень трудно плыть… — сказала она и не смогла, как намеревалась, утешить брата. У нее самой не хватило голоса договорить, горло так и перехватило от вернувшейся мысли: а вдруг что-нибудь случилось? Что тогда делать? Что?

«Надо идти в деревню (где-то здесь поблизости есть деревня, около той самой автобусной остановки, откуда так долго они шли сюда), идти в деревню и просить помощи, чтобы спасти и мать, и отца, — подумала она, — надо немедленно идти к людям».

Они с трудом выбрались на полянку и к палатке.

Скрипели под порывами ветра деревья, высохшие от старости и болезней, глухо гудели под ливневым дождем листья, и безотраден был этот шум, мрачен и тосклив, тягуч и уныл.

Под тентом Валя заставила брата снять с себя промокшую до нитки одежду и только после этого расшнуровала вход, растерла в палатке Андрея махровым полотенцем, укрыла его двумя спальниками и велела спать.

Переоделась и согрелась сама.

Укрепила на стойке, поддерживающей крышу, фонарь.

И от света сразу сделалось уютно и не страшно.