Каменные часы

— Просто не имею права, — ответил устало и немного раздраженно генерал, — поймите правильно и не осуждайте. В тот день погибла вся эскадрилья, только самолет вашего мужа прорвался сквозь заградительный огонь, прицельно отбомбился и нанес врагу существенный урон. Только один самолет прорвался… И это не было случайностью.

— Не было случайностью, — повторила задумчиво мать и прижала руки к груди…

— Шла война, — жестко сказал генерал и не стал в этот раз говорить о диверсанте, который окопался в штурмовом полку и сообщил по рации время вылета эскадрильи и координаты внезапного удара.

Написал Зыков об этом в письме матери спустя многие годы.

В ту пору Дягилев уже вырос и не поразился тому, что в летной части действовал немецкий пособник (после короткого допроса его расстреляли без суда прямо в лесу, где обнаружен был передатчик). Но теперь, в который раз прикасаясь к воспоминаниям о войне, Дягилев испытывал потрясение: победили, невзирая ни на что! Такие, как его отец, одолевали запланированную всюду гитлеровцами смерть. Ведь танковая колонна, которую он разбомбил, так и не дошла до переднего края. Не дошла!

11

Проводив Костю Сорокина до околицы, старая Катерина долго смотрела на перекресток, где в клубах пыли исчезла голубая «Волга».

Она перекрестила дорогу, желая счастливого и гладкого пути своим родным и нежданным гостям. Кто мог подумать, что из Кости Сорокина получится известный строитель, верхолаз-монтажник? О будущем каждого, с кем Катерина сталкивалась в войну, предсказывал кровопролитный бой или работа в подполье против фашистов. И у всех будущее было одно — Победа! Или смерть.

Так, так она жила в войну.

Воистину адовы круги пришлось пройти, чтобы остаться целой и невредимой. Что говорить, хранила судьба. А тысячи тысяч русских людей ушли в огонь и не вернулись.

Где ихним-то шагам мера?

Словно гудит матушка-земля до сих пор, если прилечь на нее и вслушаться. Гудит, гудит земля. Костя Сорокин тоже слышал и слышит эти шаги… Знатный человек, умный, ласковый и редкой доброты, что почти не встречается среди новых людей, ибо он выдержал испытание и не дрогнул. Не гундосил, вымаливая себе у врага жизнь и должность, а бил гадов, как того они заслуживали, и видел столько горя необъятного — не описать его в письмах к строгим людям. Потрясенно у Кости живет сердце.

На веки вечные будь проклята, война!

Старая Катерина пошла потихоньку вдоль необозримой хлебной нивы. О-хо-хо! Выключить бы память, чтобы вытекла вся боль из тела и души и забылся душный кошмар оккупации.

«Зря ты сторонишься людей», — сказал ей Костя. Не прав он, всегда она рядом с людьми, пришел на это срок, потому что ослабела. В их беззаботный круг ей уже не войти никогда: много, слишком много муки плещется в сердце.

Конечно, всю оставшуюся жизнь она, пока была в силах, делала работу, что и новые люди на деревне, но скорбь разъедает, как ржа железо. Уж железу-то давно в прах обратиться, а она живет, никак окончательно не одряхлеет.

Об этом она поведала Косте.

А он: «Не странствовать ли собираешься?» Как в душу поглянул — так и тянет в последние дни уехать и посмотреть всюду человеческую радость, самой пройти многими дорогами.

Долго о дорогах рассказывал Костя с жаром, и глаза его накалялись, сияли, жгли. Струилась из них жажда узнавать все! все видеть самому.

И ей хотелось уйти, посмотреть белый свет, да как бросишь колодец Аграфены и обелиск. Зачахнуть может источник.

Сказала Косте, тот сразу помрачнел, поник головой, и долгих усилий стоило ей вернуть его в хорошее настроение. И ничего, ничего не присоветовал Костя…

Великое дело — продолжаться в своих детях! Это уж всем известно. А малых ребятишек жгли и стреляли фашисты на земле, по которой она сейчас идет, и вот на этой самой дорожке стоял броневик, шаря вокруг своими пулеметами. На другом конце деревни каталась самоходка…

Кровь отхлынула от лица, и старая Катерина потерла щеки ладонями.

«Нельзя жить одной памятью», — сказал Костя. «А как же? Как же, хороший мой, ты прикажешь жить?» Хоть не решилась возразить вслух, все без утайки высказали глаза — не научились они ласково врать, как прогноз погоды, и, право, знала Аграфена, кому передать свою печаль и боль. Значит, надо жить и не трогаться никуда с места. Зря люди не будут говорить из века в век: «Везде хорошо, где нас нет». За родную землю, политую кровью обильною и потом кровавым, где на смертях восходило солнце свободы, за родную землю надобно крепко держаться. Даст эта земля и здоровье, и силу, и веру, и любовь…

«И моя судьба кому-то отзовется, — подумала старая Катерина, — кого-то, быть может, еще отогреет. Ведь не лукавил же Костя, когда сказал: «Я вечный твой должник, Катерина. Мои дети родились благодаря тебе. Пожалуйста, живи долго…»

Жить-то не просто. И, зная об этом, говорил Костя: «Пожалуйста, живи долго». Просил, уговаривал бывший летчик, словно почувствовал, что стала она уставать, разговаривать сама с собой во сне — иногда уже просыпалась от собственного голоса и явственно слышала оборвавшийся на полуслове разговор.