– Она знает, – говоришь ты ему. Ты говоришь ласково, как можешь, но все же он замолкает. Он смотрит на тебя, пока ты не ложишься рядом с ним – неловко, с одной-то рукой, но успешно. Постепенно усталость побеждает его страдания, и он засыпает.
Однажды днем ты идешь с Юккой. Она устанавливает скорость, как должен хороший руководитель общины, не гоня никого жестче, чем себя. На полуденном привале она снимает один ботинок, и ты видишь, что ее ноги в кровавых мозолях. Ты смотришь на нее, сдвинув брови, и взгляд твой настолько красноречив, что она вздыхает.
– Никогда не пыталась добыть себе ботинки получше, – говорит она. – Эти слишком свободные. Всегда казалось, что у меня будет время.
– Если у тебя загниют ноги, – начинаешь ты, но она закатывает глаза и показывает на груду груза посреди лагеря.
Ты бросаешь туда недоумевающий взгляд, хочешь продолжить свои укоры, но потом замолкаешь. Подумай. Еще раз посмотри туда. Если каждая телега везет ящик соленого хлеба и еще ящик колбасы, и если во всех этих бочках маринованные овощи, а в этих зерно и бобы…
Эта груда такая маленькая. Так мало для тысячи человек, у которых впереди несколько недель перехода через Мерц. Ты затыкаешься. Она все же добывает запасные носки у кого-то, это помогает.
Тебя поражает, как ты так хорошо переносишь путь. Ты
Так было и с Алебастром, вспоминаешь ты. Отстраненность от плоти, по мере того, как она перестает быть плотью. Ты решаешь больше есть при любой возможности. Через три недели пути, как и ожидалось, виадук сворачивает на запад. Здесь Кастрима должна спуститься на землю, чтобы общаться с пустынным ландшафтом плотнее и один на один. В чем-то это проще, поскольку как минимум поверхность не грозит провалиться прямо под ногами.
С другой стороны, по песку идти труднее, чем по асфальту. Все идут медленнее. Матчиш отрабатывает еду, вытягивая больше воды из самых верхних слоев песка и пепла и замораживая его на несколько дюймов, чтобы укрепить его под ногами идущих. Поскольку он делает это постоянно, это его изматывает, так что он оставляет это для самых трудных участков. Он пытается научить Темелла этому трюку, но Темелл простой дичок, он не обладает необходимой точностью. (Ты когда-то могла это делать. Ты не позволяешь себе об этом думать.)
Вперед высылают следопытов, чтобы попытаться найти лучший путь. Все они возвращаются и говорят одно: повсюду ржавые песок-пепел-грязь. Лучшей дороги нет. Трое остались позади на виадуке, неспособные идти дальше из-за вывихов или переломов. Ты их не знаешь. Теоретически они могут догнать вас, если выздоровеют, но ты не понимаешь, как можно выздороветь без еды или крова. Здесь, внизу, еще хуже – с полдесятка сломанных лодыжек, одна сломанная нога, одна сорванная спина среди тянущих телеги, и все это в первый же день. Через некоторое время Лерна перестает навещать больных, если только они не просят о помощи. Большинство не просят. Он ничего не может тут поделать, и все это знают.
Как-то в холодный день гончар Онтраг садится на землю и говорит, что она больше не может. Юкка ругается с ней, чего ты не ожидала. Онтраг передала свое искусство двум более молодым членам общины. Она лишняя, она давно пережила свой детородный возраст; по законам Старой Санзе и постулатам Предания Камня тут выбор прост. Но в конце концов Онтраг приказывает Юкке заткнуться и идти прочь.
Это тревожный звонок.
– Не могу я так больше, – говорит позже Юкка, когда Онтраг исчезает из виду позади. Она топает вперед, как всегда ровным размашистым шагом, но голова ее опущена, пряди мокрых пепельных волос закрывают ее лицо. – Не могу. Это неправильно. Так не должно быть. Просто не должно – быть Кастримой это больше, чем быть, ржавь,
Хьярка Лидер Кастрима, которую с детских лет учили убивать меньшинство, чтобы большинство выжило, лишь касается ее плеча и говорит:
– Ты делаешь, что должна.
Юкка не говорит ничего следующие несколько миль, но, может, потому, что сказать нечего.