Каменные скрижали

Иштван обернулся. Посол, словно в изнеможении, привалился к машине, с болезненно, отекшего лица исчезло вызывающее выражение, ветерок ерошил седоватые волосы. Одно слово — Старик, Лишь глаза, цепкие, сверлящие, как бы предостерегали, что все не так просто. Утомившийся, поседевший в сражениях революционер, которому только характер не дает уйти с ответственной работы, — это была маска, рассчитанная на снисхождение у былых соратников да, особенно, у женщин помоложе, чьи стройные шейки он привлекал тяжелой дланью, приступая к несколько грубым ласкам, которые именовал отцовскими. Шла громкая молва о его заслугах и стойкости, не один анекдот о себе он сам подраспустил, весь расчет был на спешку и порывистость партийных деятелей, ибо у кого, в конце-то концов, достанет времени и желания разбираться, как оно в действительности обстояло в эпоху адмирала, разве что у недругов, а тем он отводил глаза сказочкой о больном сердце, вселял обманчивую надежду на то, что инфаркт миокарда вот-вот сразит его и тем-то и прикончится застарелая вражда. Зачем тратить силы на борьбу с ним, когда стоит только чуточку обождать — полуоткрытый толстогубый рот, часто и неглубоко хватающий воздух, свидетельствовал, что и впрямь чуточку. В тех, кто был сильней его, он искусно вызывал сочувствие, род неопределенной благожелательности — «надо поддержать, пойти навстречу, ведь недолго же протянет», — а от тех, кто был слабей, он избавлялся, используя связи, бесцеремонный отказ, открытую угрозу. Отвоевав себе должность посла в перворазрядной стране, в зоне твердой валюты, он старательно трудился над укреплением своей политической позиции. Он стремился попасть в число тех, кто подлежит только переводу с места на место, но никак не понижению, кто в курсе своих привилегий и знает, что представлять коммунизм и становящуюся на ноги отчизну в богатой и стабильной капиталистической стране — это чистое удовольствие. Чувство превосходства порождало в нем что-то вроде полупрезрительного милостивого высокомерия по отношению к тем, кто давится в трамваях и автобусах, стоит в очередях и носится по магазинам в поисках чей-то позарез нужного. «Друзья мои, придется нам еще помучиться», — сочувственно произносил он вслух, мысленно с великой радостью переносясь к себе в резиденцию, в персональную машину, оплаченную за счет государства, в толпу покорных уборщиков, охранников, садовников плюс повар в придачу. В этом «нам» было искупающее все грехи заявление о солидарности с теми, кто без отдыха и срока (но, по его святому убеждению, недостаточно) трудится ради того, чтобы он в Будапешт приезжал с тем же удовольствием, что и в Париж или Лондон, — не говоря уже о Нью-Дели. И этот Байчи теперь притворно просил у Тереи пощады, он взывал о сочувствии от имени: изнуренных и преждевременно постаревших, отмеченных знаком нездоровья на малокровных лицах, но в глазах его таился зловещий огонек, словно у хищника, загнанного в клетку и в любую минуту готового вцепиться в горло укротителя.

— Клянусь, я ни в чем не виноват, — прошелестел Байчи. Советник кивнул, давая понять, что его тронули эти оправдательные речи. Захлопнул дверцу и включил мотор. И не успел стронуть машину с места, как отворилась дверца слева и в машину юркнул Михай.

— Дядя Пишта, можно я с тобой, я машину посторожу.

В его голоске было столько невинной преданности, что Иштван молча прихлопнул дверцу за ребенком и повел машину к воротам.

В зеркальце заднего вида маячил сгорбленный силуэт, тяжело привалившийся к «мерседесу».

— Зачем разболтал? — Иштвану стыдно стало за гневную ноту в голосе. — Больше не буду брать тебя с собой, потому что ты болтунишка.

— Дядя Пишта, вы же не сказали, что это тайна, — мальчуган испуганно втянул голову в плечи, прижал ручонки к груди. — Я только про Кришана рассказал, как он может. И больше ни про что.

— А что ты показывал послу? — Иштван отнял руки от баранки и повторил жест ребенка — ударил кулаком в ладонь.

Мальчик изумленно посмотрел на него округлившимися глазами, он явно силился вспомнить и вдруг радостно вскрикнул:

— Что он мчится, как стрела.

— А не про случай с коровой?

— С какой коровой?

И тут до Иштвана дошло: он сам выдал себя послу, показал, что знает, тем, что не выказал страха перед гневом начальства. Этого вполне довольно. «Сам себя выдал с головой. Устрашить посла теперь можно только одним: у меня на руках должны быть письменные показания Кришана. Надо уговорить Кришана, что не следует слишком долго испытывать судьбу и рисковать. Мотоцикл у него есть, пусть купит себе прицеп моторикши, это вполне приличный заработок. Жену его подговорить, чтобы покоя ему не давала. Нет, с ней он не посчитается, уж скорее меня послушается», — лихорадочно думал он, ведя машину по широкому бульвару.

— Едем в цирк? — обрадовался мальчик.

— У меня есть одно дело к Кришану.