Каменные скрижали

— Третий дом, видимо, здесь, — Иштван потянул Маргит в раскисший от мыльной воды проход, ноги вязли в кучах золы и фруктовой кожуры, огрызков, рваных сумок из пальмового листа. Со стороны двора к стене каменного дома лепились мастерские, крытые ржавой жестью, здесь валялись хромые коляски велорикш со снятыми колесами, доносился стук молота, кто-то насвистывал, кто-то кого-то окликал, и, явно призывая мать, упрямо плакал младенец. В клетке, неутомимо перепархивая с прутика на прутик, покрикивали и удивленно щебетали скворцы.

Первый встречный, к которому они обратились, — полуголый маляр, перепачканный масляной краской так, словно вытирал кисть о впалую смуглую грудь, не понимал по-английски, но откуда-то вынырнула тройка детей, и девчушка с пышными пунцовыми бантами в косичках, проникнувшись важностью своей миссии, на прекрасном английском языке объяснила, что вдова акробата-мотоциклиста живет в комнате за швейной мастерской. И они направились на мерный шум и щелканье ножниц, швецы, поджав ноги, сидели прямо на земле, вертя рукоятки швейных машин, их спины согнула спешка, работа, за которую платят поштучно, и поэтому они лишь на миг приподнимали головы, чтобы окинуть вошедших остановившимся взглядом.

— Вот здесь, — девчушка, сделав книксен, откинула лоскутную занавеску, от движения воздуха по полу побежали проворные, как мыши, комочки из обрывков ниток и обрезков ткани.

Комната была крохотная и темная, потому что окно заслоняла голова картонной танцовщицы. Посредине стояла кровать, единственная мебель, заменяющая и стулья, и стол. У стены на жестяном сундуке стояла фотография — Кришан на мотоцикле, за плечами, развеваются крылья, позади — облака; правее и левее, полукругом, располагались другие фотографии, поменьше, полусвернувшиеся, вставленные в надрезанные ножом дощечки, как бы младшие божки в поклоне перед наиглавнейшим божеством. В мисочке с водой лежал обрезанный под самый венчик георгин, пламенеющий, как жертвенный каганец, в узкой полоске солнечного света.

Старуха-индийка в застиранном выцветшем сари, когда-то голубом, а теперь сером, как дым от соломы, стоя на коленях, пекла оладьи на высоком медном примусе, злобно шипел венчик лилового пламени. В комнате стоял тяжелый запах кипящего пальмового масла. — Намасте-джи, — поклонилась старуха, отставив на пол кружку с жидким тестом. — Она не спит. Она его призывает. Дурга, Дурга, — пропела индийка, растягивая гласные.

Та навзничь лежала на кровати, положив на грудь забинтованные по локоть руки, из-под короткого кафтанчика видна была гладкая смуглая кожа обнаженного живота. Розовые ожоги были прикрыты марлей, пропитанной жиром, по марле оживленно бегали мухи. Иштван наклонился, заглянул в мутные от боли черные глаза и почуял отвратительный, знакомый с военных лет, запах паленых волос, невидимых под шалью, которой была завязана голова лежащей.

— Дурга, господа пришли тебе помочь. Это друзья Кришана, — при звуке этого имени Дурга шевельнулась, взгляд ее стал чуть осмысленнее.

— Ах, сааб, — медленно повернула она голову. — Он говорил, вы добрый.

— Скажи, что тебе нужно.

— Ничего. Мне ничего не нужно.

— Что собираешься делать? — Иштван смотрел на ее вздернутую пухлую верхнюю губу, придававшую взрослой женщине выражение капризного ребенка, и различил белесые пузырьки ожогов. Эта женщина бросилась в пылающий костер, зарылась руками в угли, целовала пламя, служители еле вытащили ее оттуда. Иштвану чудилось, что он слышит, как шкворчит живое тело и скачут язычки огня в волосах, ему было бесконечно жаль ее.

— Останусь здесь, — поникшим голосом ответила Дурга. — В деревню не вернусь.

— Тут она останется, — одобрительно поддакнула старуха, выливая тесто на шипящую сковороду. — У нее денег нет, все ушло на мотоцикл. И еще не вся рассрочка выплачена.

— А как со страховкой?

— Бумага есть, а годящая ли, я не разберу, это сикхи должны знать, хозяева цирка… А они выкладывать деньги не торопятся, — видно было, что старуха прекрасно разбиралась в делах Кришана. — Не с чем Дурге в деревню возвращаться. Тут один молодой джентльмен обещал устроить ее в дом с танцовщицами. Дурга поет, как дрозд.

— А ожоги? — спросила Маргит.

— Затянутся, главное дело, лицо у нее чистое осталось, как у младенчика, — расчувствовалась старуха. — Она там будет из первейших, люди Кришана долго не забудут… Сати, сати, — она уважительно причмокнула. — Мало кто из женщин способен на такую любовь, чтоб за мужем да в огонь. Истинная страсть мужчинам мила.

— Я правильно поняла? — ужаснулась Маргит и, когда Иштван кивнул, вполголоса сказала: — Чудовищно. Как они могут говорить об этом, словно ни в чем не бывало, толкать ее в… Это хуже самоубийства.

— Она вдова. По древнему обычаю, она тоже мертва. По крайней мере, ее сердце — подтвердил Иштван зловещее предначертание.

— Дурга, — подошел к кровати Михай — Почему Кришан погиб?