Каменный город

— Конечно, знание не нуждается в звании... — чуть сникла она и обратилась к Афзалу: — Но нужно же кончать! Дома — удобней заниматься... А осенью переедем, ладно?

Афзал кивнул и откуда-то из-за спины потащил тяжелую коробку — картонную, в пестрых ярлыках.

— Фархад приехал... — откинул он крышку.

Тускло блеснули тюбики красок. Грузные, пузатые, сложенные как патроны в обойме крупнокалиберного пулемета.

— Ну-у! Он привез? — нагнулся Никритин, выхватил свинцовый тюбик, прочел этикетку. — Французские!.. И ты еще сидишь, терпишь, не хвастаешь?!

— Что хвастать? — застенчиво-хмуровато ответил Афзал. — Тебе принес. Два комплекта было.

Он снял коробку с колен и поставил на пол возле ног Никритина.

— Мне? — не поверил Никритин. — Себе же не хватит. Не возьму.

— Если друг, возьмешь... — уже оправившись от смущения, насупился Афзал.

Никритин обернулся к нему, помедлил и, схватив за плечи, повалил на диван, затискал. Афзал отбивался, хохотал.

— А что, наши хуже? — спросила Кадмина, переждав их возню.

— Хуже, — сказал Никритин, откидывая назад растрепавшиеся волосы. — Никогда не знаешь — какую шутку сыграют: темнеют, меняют цвет. Плохо еще с красками.

— Так кто же этот чудесный Фархад? — обратилась Тата к Афзалу.

— Брат... — ответил Афзал, одернул рубаху и улыбнулся. — В Канны, черт, ездил. На Международный конгресс врачей. В Париже был, в Лувре. Хорошо, где справедливость? Нам бы — в Лувр, правда, Лешка?

Засмеялись.

— Ну, а что на конгрессе? — спросил Никритин.

— Приезжай. Фархад сам расскажет, — ответил Афзал. — Выступал содокладчиком по теме «Ионизирующие излучения». Словом, против атомных бомб. Приезжай: наговоритесь, как человечество спасать...

— А вы не верите в опасность? — спросила Кадмина.

— Я верю в это... — Афзал постучал пальцем по лбу.

Он встал и молча подошел к портрету Таты.

Никритин все перебирал тюбики, отвинчивал колпачки, нюхал. Кадмина с понимающей иронией смотрела на него.

— Что скажешь? — подняв голову, спросил Никритин.

— Днем надо посмотреть... — уклончиво ответил Афзал, но потом не сдержался: — Не надо делать икону. Зачем тебе Рублев, ты сам можешь!..

Никритин передернулся, как фигурная мишень в тире после меткого попадания. Скурлатов заронил в нем лишь сомненья, но по-дружески бесцеремонно убил Афзал.

— Бойтесь его, хорошо? — обернулся он к Тате. — Богоматерь сделает...

— Ну, на кающуюся Магдалину я бы еще согласилась... — принужденно, неприятно для Никритина хохотнула Тата: — А богоматерь — это уж слишком...

Никритин помрачнел. Наступило молчанье. Афзал недоуменно оглянулся на них, ничего не понял...

— Вообще-то мне пора... — оттолкнулась наконец от подоконника Тата. — Идемте, Афзал, я подвезу вас. Заодно посмотрю, где предстоит нам жить.

Она подошла к Никритину. Подумав, сжала ладонями его щеки, поцеловала. Словно просила прощения...

...Стрекотал будильник. В доме было тихо.

Никритин убрал краски и задумался.

Да, надо решиться. Решиться — и переехать. С Кадминой тут жить немыслимо! Тетка стала совершенно невыносимой: подглядывала, подслушивала, корила беспутством. Еще сегодня утром отчитывала, скрестив руки на груди и оглядывая комнату:

— А накурили-то! А натоптали-то!.. Чисто свинушник!.. Хоть бы сам вытирал ноги, когда входишь. А ботинки-то, ботинки-то — свят, свят!

В дверь чуть слышно постучали.

— Да!.. — обернулся Никритин.

Вошел дядька, Афанасий Петрович.

— Вот... журнал твой принесли сегодня... прости, зачитался... — произнес он виновато, протягивая номер «Творчества».

Непонятно поглядывая, прошелся на сгибающихся ногах взад-вперед. Ступал по скрипучей половице, будто канатный плясун. Сунул скрюченный палец под тесный ворот рубахи, покрутил петушиной шеей.

Никритин насторожился: видать, неспроста этот поздний визит. Но Афанасий Петрович не торопился. Подошел к тумбочке, приподнял пустую бутылку, поставил на место.

— Женишься, что ли? — оборотился он. — Догадался бы познакомить с невестой... Не чужой, кажется...

— Да с чего вы взяли? Невеста!.. — всполошенно махнул руками Никритин и мгновенно покраснел. — Наговорит тоже тетя Дуся!

— А... Ну да... невеста — это несовременно, — покивал усмешливо Афанасий Петрович и щелкнул ногтем по бутылке. — С этим добра не наживешь. Ладно, женись уж...

— Чья бы корова мычала, дядя... — съехидничал Никритин, оправляясь от смущения.

— Знаю, не тычь... — отвернулся Афанасий Петрович, чуть сгорбился, выставив костлявые лопатки. — А ты мне скажи — почему сие? Вот вроде бы и с темнотой покончили, и к культуре все больше идем. А пьем... Пьем! Потому издержек много на нервы. Мелочь пузатая. А мелочь, она как мошка. Одна — ничего, а туча — гибель...

— Да что случилось-то? — почувствовал неладное, отрешился наконец от своего Никритин.

— Случилось, случилось!.. — едко передразнил Афанасий Петрович. — То и случилось, что ручному набору конец! Не сегодня, так завтра... Вот как и твоей мазне... Все техника забьет.

Никритин понял. Видимо, опять клишированные заголовки вытеснили в номере газеты все, что заготовил цех ручного набора. Трагедия исчезающих профессий...

Ну а сам? А станковая живопись, жанр?