Каменный Кулак и охотница за Белой Смертью

– Мы его первые увидели, – еще менее настойчиво заявил Волькша права на шкуру стоимостью в два опоясных ножа.

Охотничий лук угрожающе скрипнул, натягиваясь на три четверти полной силы.

– Вот ведь, перркеле![122] – наконец вышел из оцепенения Олькша.

Он вдел ногу в стремя самострела[123] и напряг могучую спину, дабы взвести тетиву. Но тут кровь отхлынула от его щек. И было с чего! В двух вершках от его рук, как раз возле спускового крюка в приклад вонзилась охотничья стрела. Верзила отпустил самострельную жилу и поднял глаза. Прямо в лоб ему смотрел наконечник еще одной стрелы, готовой в следующее мгновение пробить его рыжую башку.

– Если хочешь жить, лучше стой смирно, – сказал лучник на языке, который был более или менее понятен Волькше. В нем слышались корни, общие для всех лесных языков Ингрии, но звучал он иначе, чем наречие водей или весей. Голос стрелка, слишком высокий и звонкий, плохо сочетался с его воинственными замашками.

– Это не хорошо, – по-водьски промямлил Волькша из-за спины приятеля.

Услышав знакомые слова, охотник чуть отпустил тетиву.

– Что не хорошо, венед?

– Плохо отнимать добыча, – ответил Олькша на языке, на котором иногда бурчал его дед по матери.

– С каких это пор венеды выучили карельский?

Лук охотника опустился еще ниже. Впрочем, это и не означало, что опасность быть подстреленными миновала.

– Я мало венед, – ответил верзила, и его слова поразили Волькшу. То же, понимаешь, «венеды белые – суть Гардарики и гроза Ингрии», а стоило припугнуть, так уже и «мало венед».

– Я – отец отцу – карела, – басил Олькша.

– Ты хочешь сказать, что твой дед – карел? – поправил его лучник.

– Да, мой дед – карел. Как и ты. Мы – народ, – радовался Рыжий Лют тому, что когда-то в детстве из шутовства учил с дедом слова «птичьего» языка. Старик не замечал подвоха и вполне серьезно наставлял внука в карельском. Но тот не долго сдерживал смех. Не заучив и пяти слов, Олькша выбегал из дома, гогоча как полоумный, после чего носился по городцу и перевирал каждому встречному услышанное от деда «пенькание».

– Может карела тебе и народ, – с усмешкой сказал охотник: – только я не карела.

– А кто ты? – подал голос Волькша. На карельский он говорил плоховато. Однако заданный Годиновичем вопрос лучник понял.

– Я олонь,[124] – был гордый ответ.

– Олонь? – в один голос удивились приятели.

– Карела в земле живет, – пояснил охотник: – а олонь на дереве.

– Как белки что ли? – не сдержался и хохотнул Олькша. Впрочем, эти слова он произнес по-венедски.

– Сама твая белька, – выпалил лучник на ломаном венедском. И Олькша зажмурился, потому что стрела вновь нацелилась своим жалом ему в лоб.

Сердце истошно прыгало у Волькши в груди. Вряд ли разгневанный олонь оставит его в живых. А убегать от его стрелы по глубокому снегу без снегоступов, которые они сняли, когда поползли к рыси, было бессмысленно.

– Он не белка, – вякнул Годинович слабым голосом. И как только карельские слова не вылетели у него из головы: – он хорек. Только очень большой и глупый.

– Очень глупый, – со смешком согласился охотник и вновь ослабил тетиву: – Только он не хорек, он барсук толстозадый.

Таких тонкостей карельского наречия Олькша уже не ведал и потому только настороженно косился на стрелка.

Волькша хмыкнул. Хихикнул охотник. Хихикнул слишком задорно для человека, распоряжающегося жизнями двух незадачливых венедских парубков и готового убить всякого, кто вздумает ему перечить.

– Ладно, хорьки-барсуки, ступайте отсюда, – сказал лучник примирительно. Однако не увидев в глазах верзилы понимания, повторил те же слова попроще и для пущей доходчивости, указывая жестом в направлении низовий реки: – Ты. Два. Иди домой. Быстро.

До Олькши дошло. Он наконец вынул обучь из самострельного стремени и обернулся в поисках снегоступов.

– Стрелу отдай, – потребовал охотник.

Олькша вновь заморгал глазами. Чтобы не злить олонь, Волькша вытащил из самострельного приклада стрелу и с любопытством уставился на ее наконечник. Он был сделан из тонкого как игла осколка какого-то черного камня. Волькша не поленился и снял рукавицу. Наконечник оказался острее всего, что парнишке доводилось трогать в жизни. Капля крови немедленно проступила на месте укола.

– Ну, кидай же, – поторопил его владелец стрелы.

– Это что? – спросил Волькша указывая на наконечник.

Лучник назвал камень по-карельски, но прозвучавшее слово не прибавило ясности.

Притязатели на шкуру убитого рыся стояли шагах двадцати-двадцати пяти друг от друга. Низкое солнце светило приятелям в лицо, так что им все время приходилось щуриться, чтобы смотреть на стрелка. Брошенная Волькшей стрела упала возле самых ног охотника. Он нагнулся за ней и случайно сбил луком треух с головы.