Каменный пояс, 1975

Это ладно, что тятя со мной откровенен до конца, иначе я уважать бы его перестала. Я даже вообразила, как они разговаривали. Дядя Кирилл сидит за столом, весь в коже, как сказал тятя, хмурит брови и не может понять брата, тем более простить его. А тятя в лаптях неловко топчется возле двери, страшится вперед пройти, сесть рядом с братом за стол и по-хорошему поговорить. Отец просто не имел права на такой хороший разговор. Матушка, худенькая, измученная горем и болезнями, прижалась спиной к печке, зябко спрятала руки под фартук, слушает, как Кирилл отчитывает непутевого брата и боится слово вставить. Разве о такой встрече братьев она мечтала?

Пришлось менять тяте свое убежище. Перебрался в другое место. Вот уж никто никогда не сложит легенду о таком глупом лесном сиденье, вот уж о ком не останется ничего ни в памяти народной, ни в его устном творчестве. А про дядю Кирилла вспомнят, может, песню сочинят и памятник поставят. Никогда яркая жизнь, отданная народу, не исчезнет без следа.

Да, я, кажется, расфилософствовалась без меры.

Дядя Кирилл слов на ветер бросать не любил. Послал красноармейцев искать отца. Вот как об этом рассказывает сам тятя:

«Кириллка-то укараулил меня. И то сказать — леса знал, как свои пять пальцев. Мне бы убечь к Уфалею, а то к Нязепетровску. Да только шибко не хотелось от дома уходить. Сижу я, стало быть, утречком рано на озерке Теренькуль, рыбу ужу, на завтрак ушицу задумал сварить. А кругом благодать такая — и тихо, и тепло, и озеро будто стеклышко. Только на душе муторно. И вдруг слышу вроде бы сучок треснул. Оглянулся — никого. Через минуту — опять. Вижу, выходят два бойца с винтовками наперевес. И ко мне. Думали — у меня оружие есть, а у меня старая берданка, да и та в балагане осталась».

Привели красноармейцы тятю в Совет. Дядя Кирилл с ним и разговаривать не стал. А молва о том, что брат брата арестовал, по всему Кыштыму разнеслась и до моей бабушки докатилась. Хоть и не здоровалось ей, а собралась и пошла к Кириллу. Какой у них разговор состоялся — никто не знает. Но мама моя говорит так:

«Свекровь-то долго умоляла Кирилла, на коленях, говорят, просила не трогать Костю. А Кирилл будто бы ей так отвечал: «Я не собираюсь его и пальцем трогать, грех на душу не приму. Он не против меня пошел, он от Советской власти скрывается, помогать ей не хочет. А кто не с нами, тот наш враг. И Советская власть судить его будет». Только Костю не судили. Большевики-то в Совете промеж собой потолковали и решили Костю выпустить».

А выпускать пришел сам дядя Кирилл. Тятя рассказывает: