Каменный Пояс, 1982

— Замаялся, сынок? На, подкрепись маленько, а то отощаешь не обедамши, — пожилой кочегар положил на табурет домашние пирожки и поставил железную кружку с чаем. — Что-то я тебя не видал раньше. Из новеньких, али как?

— Ага, — неохотно отозвался я, выходя из-за дверки щита управления.

— Запарился! — заметил кочегар. — Один-то пошто? Ваши ребята по двое ходют.

— Вызвали другого в сборочный, — соврал я.

От горячего чая и вкусных пирожков разморило, страшно захотелось прислониться где-нибудь к стеночке, закрыть глаза и… Но я все-таки полез в железный ящик, которым мне представлялся в этот момент щит управления. А там от духоты, запаха изоляции стало совсем невмоготу.

За маленьким окошком котельной вовсю гудела вьюга: за стеклом стоял белый волокнистый туман. И так поманило меня хоть на миг окунуться туда, остыть, что я не выдержал, приоткрыл дверь, не одеваясь, нырнул в колючую метель, зачерпнул из сугроба снега и растер разгоряченное лицо. «Теперь можно терпеть!» Но у котла стало хуже, чем прежде. Охлажденную кожу саднило, как после ожога. Кошмар, а не работа! Как-то незаметно теория была отброшена в сторону, я перешел на метод проб и ошибок. Найду две точки, замерю напряжение, потом еще две точки, потом еще. И так до тех пор, пока все тот же кочегар не показал на большие электрические часы:

— Шабаш, отдыхай! Наше время истекло.

Я вернулся, когда утренней смены еще не было. Витька, успевший убрать носилки, со скучающим видом спросил:

— Ну как, передовик, выпендрился? Пиши теперь в журнале, что Иванов не пошел на вызов, а что пай-мальчик Бекетов проявил высокую сознательность и исправил повреждение.

— Ты старший, ты и пиши.

— А если ты напортачил?

Я взял авторучку, нашел чистую страницу и записал: «Прошу снять с меня разряд, так как я его еще не заслужил».

Купание в ночной пурге не прошло бесследно: неделю я провалялся в бреду. Мать с ног сбилась, поила меня лекарствами, сама ставила уколы — своего очередного отпуска не пожалела, чтобы ухаживать за мной. Она рассказала, что пока я был без сознания, приходил Виктор Иванович… Генка Туманов по два раза в день наведывался, так что скоро, мол, опять заскочит.

И точно, он не замедлил исполнить ее предсказание. Я здорово обрадовался Туману. Сразу же заставил его рассказать новости, узнал, что с Сарычем и Воробышком он видится от случая к случаю и они в первый день весны не выбрались в лес, вопреки старой традиции. У каждого теперь свои дела и личные интересы. Генка поделился секретом:

— Кончу школу, сдам экзамены в геологоразведочный и махну на Сихотэ-Алинь — маршрут высшего класса: четвертая категория! Я ведь, Сань, в турклуб при вашем заводе записался. Сейчас разрываюсь: и к походу надо готовиться, и экзамены на носу. Слышь, а может, с нами рванешь? Я уговорю ребят, чтобы взяли — ты потянешь, ты упрямый.

Я сделал вид, что тоже одержим рюкзаком, и изобразил сожаление.

— С удовольствием, Гена, но ведь работа, а отпуск еще не скоро. Да и экзамены в вечерке.

На самом деле у меня ни тени зависти не было к Туманову. Подумаешь, поход! Наоборот, после встречи с другом стало легко на душе. Впрочем, Генка всегда умел быть ненавязчивым, приятным собеседником. Порой и мне хотелось быть таким же, но не хватало доброты, терпения, справедливости. Он мало раздумывает над тем, кто прав, кто не прав, а если попутчик, озлобившись или устав, бросает рюкзак на полпути, Туман взваливает груз на свои широкие плечи, потом, виновато улыбаясь, садит сверху и того человека. Я тоже, наверное, подниму рюкзак — если в нем будет общий наш груз. Но человек, бросивший его, перестанет для меня существовать. Как Иванов, например.

Витька сам напомнил о себе, явившись очередным гостем.

Он присел без приглашения на стул возле кровати, достал из спортивной сумки пару бутылок «Жигулевского» и сушеную рыбину.

— Пейте пиво, пейте квас — морда будет, как у нас. Ты, Саня, великий человек, тебе скоро памятник поставят, а вот учителю физики — нет, потому как плохо он тебя учил… Там делов-то — всего два конца перебросить, и готово. А это тебе на память, — Витька вытащил из кармана сложенный вчетверо лист из журнала дежурств автоматчиков с моей злополучной записью.

Пока я тупо держал бумагу, Витька схватил со стены гитару, неумело бряцая по струнам, пропел:

— Ты постой, пацанка, погоди! Дай взглянуть на тебя, дорогая!..

Я не мог вытерпеть его бесцеремонности и, давая волю раздражению, закричал:

— Положи инструмент на место и катись к чертовой бабушке!

Пока Иванов обувался в коридоре, я сказал матери громко, чтобы и ом слышал:

— Мама, не пускай его больше ко мне, если хочешь, чтобы я выздоровел.

— Какой ты злой, Саня, — упрекнула она меня после, но не стала ни о чем расспрашивать, а только посоветовала скорее поправляться, потому что начиналась весна — мое любимое время года.

Я догадывался об этом и сам: в форточку уже не раз врывался звон серебряных колокольчиков капели. Предвкушение тепла и нежного солнца, как лекарство, возвращало мне силы, и вскоре я вышел на улицу.