Каменный пояс, 1985

Еще в ходу штабные карты,
Еще в упор стреляет враг,
Еще трещит, дымя Тиргартен,
И огрызается рейхстаг.
Еще багровыми хвостами
Метут «катюши» вдоль реки,
И зависают над мостами,
Бомбя в упор, штурмовики.
Еще врага мы сталью кроем,
Но видим ясно в этот час
Урал весеннею порою,
Где матери заждались нас.
Не взрывы видим, а могучий
Отсвет литейного двора,
И те заводы, где на случай
Куют оружье мастера.

В Берлине, когда стихли выстрелы, я отправился в тлеющий рейхстаг, написал, как и все, углем на колонне свое имя. Затем долго бродил по искореженным этажам гигантского здания. Во второй половине дня поспешил в имперскую канцелярию, оглядел кабинет Гитлера, огромный, как футбольное поле. А во дворе наткнулся на труп какого-то колченогого фашистского бонзы. Мы так часто за четыре года войны высмеивали хромого Геббельса, что невозможно было не узнать одного из ближайших говорунов бесноватого фюрера.

Я с немалой гордостью сообщил о своей находке коменданту Берлина. В свое время Берзарин командовал 27-й армией на Северо-Западном фронте, и я немного знал генерала.

Николай Эрастович устало усмехнулся и ответил, что это уже сотый «Геббельс», которого обнаруживают бойцы.

Я не хотел проводить ту ночь, поистине принадлежавшую истории, под крышей берлинского дома, на одной из его обязательных перин, и подсел к автоматчикам, расположившимся на берегу Шпрее. Они о чем-то пели в чаду туманной майской ночи.

Сон не брал меня, невзирая на сильную усталость, и понемногу возникали в голове торжественно-печальные строки:

Течет молчанье в темень ям,
Луна чадит над черным домом.
Поют волжане под баян
О чем-то милом и знакомом.
Сидят солдаты у воды,
С чужою ночью песней споря,
Они пришли в Берлин, седы
От пыли, пороха и горя.
Летит с дубового древка
Крыло простреленного флага.
Чужая корчится река
За грубой глыбою рейхстага.
Душа уж дома, не в боях.
В ознобе города громада.
…Как будто зубы сжав, баян
Хрипит о камнях Сталинграда…

А утром, казалось, от ночной грусти не осталось и следа. Боже мой, что творилось тогда на улицах Берлина и по всей Германии! Чудо нашей Победы утверждалось снова и снова салютами винтовок, автоматов, пушек. Все обнимали друг друга, все рвались на Родину, чтобы быть в эти дни торжества вместе с ней!

И на Унтер-ден-Линден, и на окраинах, на всех площадях гремели песни и пляски, и каждый думал, что случилось еще одно чудо: он остался жив в этой буре огня, разрывов, смертей.

Мне хотелось бы завершить эти воспоминания стихотворением, начатым на войне и законченным уже после нее.