Камер-фрейлина императрицы. Нелидова

Велела авантюрьеру искать. Сюда любым способом доставить. Только откуда знать, сколько рвения прилагает. А тут римский агент пишет: Шувалов Иван Иванович от авантюрьеры на шаг не отходит. Не то что с ней вместе, а поблизости. Письма пишет. По всей Европе за самозванкой ездит. Алексей обещал, управлюсь, мол. А что, если иным глазом на авантюрьеру глянет? К разговорам дворцовым прислушается? Не надо было сейчас с Орловыми кончать. Может, и не надо. Сердцу волю дала. На любые отступные согласилась — лишь бы вон Гришку из дворца. Коли изменил — императрице изменил! — не нужен. Думала, в ногах валяться будет. Покается. Где! О любви своей истинной заговорил. Значит, с императрицей — по службе, а с девчонкой сопливой — по сердцу.

Алексей Григорьевич из той же кошёлки, разве что о выгоде семейной подумает. Он порасчётливее Гриши будет.

Что это? Сама себе зубы заговаривать стала. Какие Орловы! Ведь авантюрьера во Франкфурт из Парижа приехала. Выходит, всё за претендента — и венский двор, и Версаль, тогда им и авантюрьера понадобится. Как-никак прямой выход к русскому двору.

Если бы она одна! Пугачёв. Прав был канцлер: не всё так просто. Где там было людям знать покойного Петра Фёдоровича, а ведь как откликнулись! Казаки! Панин Пётр Иванович во всех подробностях доложил. Былой ординарец Захара Чернышева. Отваги не занимать. У всех на виду. Чернышев так и отмечал — проворство и храбрость. Всю Семилетнюю войну отличался. Потом в армии Кречетникова в Польше не из последних был. Под командованием Петра Панина Бендеры брал. В чине хорунжего по ранению в родную станицу отправился. Никаких воровских замыслов не имел.

До того не имел. А тут... Взбунтовались казаки из-за приговора по волнениям 1771 года. Все тогда толковали: острастку им дать без пощады. Чтобы знали! Чтоб наперёд ни боже мой! За убытки казачьих атаманов и старшин всех платежами обложили. Сами бунтовали, сами и расплачивайтесь.

Просчитались, видно. Казаки бежать кинулись — кто в Турцию, кто на Кубань. С начальством стычки. Пугачёв в одну из них встрял. Крепко со старшинами побился, на Яик ушёл, а оттуда Петром Фёдоровичем вернулся. Ведь знали все! Все в лицо знали! Сомнений не имели, а как государя императора приняли. Кто усомнится — вешать стали. Вот и выходит, прав канцлер: невыгодно — не признают, выгодно — на правду солгут, божиться станут.

Думала, очнутся. И впрямь начальникам выдали. Двух недель самозванства его не прошло, в Симбирск отправили, оттуда в железах в Казань для суда. Примерного. Чтоб другим наука. Вечную каторгу определили. Так сбежал! За три дня до отправки в Сибирь сбежал. Не иначе пособили — верь им, проклятым. Агенты доносят: манифест императорский готовит.

   — Ваше императорское величество!

   — Опять ты, канцлер. Что тебе?

   — Насчёт завтрашнего обеда с герцогиней Дармштадтской[9].

   — Поваром заделался, что ли? Тебе-то что. Будет обед. В Гатчине будет. Сама переночевать там хочу. Потом с герцогиней и дочкой её в Царское отправимся.

   — Трудно вам, государыня. Дел столько, а тут...

   — Что тут? Свадьба наследника не дело разве?

   — Ещё бы, государыня. Только, может, не понимаю чего, будто торопитесь вы с этой свадьбой. И с невестой...

   — Знаю, хотел бы другую. Но тянуть не стану. Пусть с этой венчается. А что поспешить хочу, верно. Вся Европа смотрит на авантюрьеру. Не дай господь, ещё и на Пугачёва заглядится. Пусть знают, никого и ничего Россия не боится, ничему значения не придаёт. Живём как жили. Наследника теперь ждать станем.

   — А его императорское высочество не заартачится ли?

   — Скажешь тоже. Ему всё известно: после свадьбы все уроки побоку, воспитатели тоже. Свобода и супруга под рукой — по сторонам глядеть не придётся.

Обомлело Дармштадтское семейство от Гатчины. Ото всего в восторг приходят. Видами налюбоваться не могут. Канцлер не удержался, рассказал, как земли гатчинские от Швеции к Ливонии и обратно переходили и только при государе Петре Великом за Россией закрепились вместе со всей Ингерманландией. Подарил государь эти места внучке своей царевне Наталье Алексеевне. Та по молодости лет ничего здесь делать не могла, зато двор императорский наездами своими Гатчину постоянно отмечал. Императрица Екатерина Алексеевна Первая давала здесь в палатках прощальный обед герцогине Курляндской Анне Иоанновне. И палатки не кто-нибудь разбивал и украшал, а сам граф Растрелли-старший. Порядок такой при дворе был. После обеда государыня преогромнейший маскарад тут же смотрела, а затем в охоте императорской участвовала.