Камера хранения

Я спала в палатке, ела то, что поймали те, кто умел рыбачить, играла вечерами в «бумажки» (страшная игра – даже самые умные выглядят дураками, происходит полная потеря лица и утрата авторитета), купалась в ледяном озере и в Охотском море, лазала по скалам, ела морошку и шикшу, ходила гулять вдоль берега с дуделкой, отпугивающей медведей, собирала камни и ракушки, вытряхивала песок из спальника, парилась в бане, не красилась ни разочка, не сушила волосы феном и вообще видела свое отражение больше недели только в воде.

Я мечтала о простом: чтобы телефон и интернет никогда не вернулись, и попить колы, и съесть мороженое. Я плавала под соленым дождем на катере, пила самогонку, чтобы не околеть от холода, наблюдала за бурым медведем, белоплечим орланом, маленькими бурундучками, которые бегают по камням и по белым просоленным стволам деревьев, выброшенным штормами на побережье. Я разглядывала морских зайцев – да, такие тоже бывают. Я ела на завтрак красную свежую икру, которую намазывать было не на что, и к концу недели она мне надоела… Я изучала какие-то совсем иные, чем у нас, дикие цветы, очень красивые и сильные, непонятно как успевающие вырасти и расцвести за полтора коротких летних месяца. Я поняла, что такое «суровый край» и «суровая природа». Я почувствовала это в холодной воде, в серых камнях на берегу, в скупой и низкой зелени, в собственном северном загаре, в соленом ветре, криках птиц и гигантских темно-серых расколах скал.

И я плакала. Плакала какими-то первобытными слезами. У меня перехватило дыхание, и я совершенно не могла шевельнуться, когда впервые увидела (и услышала) огромный китовый хвост, высоко поднимающийся из воды и с силой разбивающий поверхность залива пополам, опускаясь обратно. Звук от этих мощных ударов, как при грозе, запаздывал за картинкой и напоминал – вы не поверите! – грохот пушечных залпов во время салюта на 9 Мая.

Я плакала, потому что видела жизнь. Не человеческую жизнь, крохотную и незначительную, а Жизнь. Сотворенную Богом Жизнь. Величественную, вечную, непобедимую.

Я все-таки села на сап, и мы рано утром, в холодном и терпком тумане, выдвинулись в центр залива, к китам. Чтобы побыть с ними, послушать их долгие могучие выдохи, почувствовать размеры их спин и плавников, увидеть скорость, на которой заплывают в их гигантские рты сотни тысяч рыбешек, не имея никакой возможности изменить ход своей коротенькой жизни, обрывающейся в китовом чреве. Чтобы, лежа на сапе и покачиваясь на волнах, почувствовать, как мы беспомощны и ничтожны, как мы наивны в своих попытках изменить мир – тот мир, который живет миллионы лет и даже не замечает нас. Мы просто щепочки, жалкие тонкие щепочки на поверхности огромного холодного океана.

Я узнала, что все-таки умею быть счастливой. И счастье не в работе, а в понимании того, что я – существую. Я дышу. Я – часть. Мы просто рождаемся и умираем, а киты, скалы из зеленой и розовой яшмы, водопады, камни, сосны, приходящая на нерест рыба – это всё живет, и живет, и живет…

И это счастье.

Планета китов

Вряд ли кто-то забудет этот год – 2020-й. И в старости мы четко и безошибочно будем отвечать: «Пандемия? Это в двадцатом!» Такое не забывается. Я буду помнить эти обманчиво красивые симметричные цифры – 2020 – еще и потому, что именно в этом году побывала на другой планете. В обстоятельствах, которые позволили иначе увидеть и оценить себя, ценность своей жизни и Жизни вообще, осознать разом собственную важность, беспомощность и малость и увидеть совсем иной ответ на этот чертов вопрос: зачем? Зачем?!

Шантарские острова – это в Чумиканском районе бесконечного Хабаровского края. Это планета китов. Таких огромных, что, когда плывешь с ними рядом, увидеть их целиком – охватить взглядом от края верхней челюсти до кончика хвоста – просто невозможно. Приходится поворачиваться вслед за китом, словно рядом проходит целая подводная лодка.

Мимо меня проплывали гренландские киты, самые крупные на Земле млекопитающие. То есть, как и я, эта стотонная громадина в муках рожает своего ребятенка, кормит его своим молоком, как я кормила своих детей, оберегает от опасностей. Громадина, больше любого известного науке динозавра, которая живет, возможно, более двухсот лет и хорошо помнит время китобоев и гарпунов, когда в Охотском море забивали до двухсот особей в день. Тридцатисемиметровые зверюги, которые очень осторожно относятся к судам и лодкам, пугаются звука пролетающего дрона, потому что он похож на шум мотора, стараются избегать контакта с людьми и жить там, где вероятность наткнуться на группу туристов ниже, чем на стаю смертоносных косаток.