Камергерский переулок

От кого он узнал об этом, неважно. То ли услышал по «Маяку», то ли увидел Квашнина на экране, то ли газета с деловой хроникой попалась ему на глаза, то ли кто-то из знакомых поделился с ним свежей новостью. Возможно, это была и Нина Уместнова. Впрочем, выгодно ли было Нине снабжать его информацией о путешествиях клюквенно-льняного миллионера? Или миллиардера…

Надо было выходить на Квашнина. И сейчас же.

Но как?

Кому-то виделось, что он Прокопьев, уже в команде Квашнина. Кто-то даже считал, что он в этой команде таинственное, неразъясненное, но существенное лицо. Да, Прокопьев имел контакты с Квашниным, интерес к нему миллионщика был, как нынче говорят, «профильный», но будто бы факультативный. Прокопьев даже выполнил для Квашнина две работы, одним из проектов он увлекся всерьез, и это были не табуретки с табакеркой, а нечто напомнившее ему о Тайницкой башне из кроссворда Агалакова. Но выведать истинную суть интереса к нему Квашнина Прокопьев пока не смог. Однако было оговорено, что если у него возникнет необходимость, он вправе потребовать немедленной встречи с Квашниным.

Прокопьев и потребовал.

Ему сказали: обождите. Сейчас к нему лучше не лезть.

Квашнина пока нет. То есть он в Москве. Но он скорее «там», нежели здесь.

А где это - «там» (на Тибете ли, в ущельях ли южного Китая, в предгорьях ли Гиндукуша, в окрестностях ли модных нынче монастырей или даже внутри них, либо вообще на небесах), они не знали. «Они», отвечавшие на вопросы Прокопьева, сотрудники мелких значений, редко - средних, сами были озабочены. По слухам, Квашнин ходил нынче коричневый, сказали бы - темно-желтый, но это вызвало бы суждения о болезни Боткина и печени, а Квашнин был крепок и здоров. Осунулся, да. Но это, возможно, от мыслей и гималайских усердий духа. Молчал, теребил четки из черных камней, то ли медитировал, то ли пребывал в нирване. Самое поразительное было в том, что в дни отсутствия Квашнина в деятельности его империи (ну не империи, слишком пафосно, а выразимся - хозяйства) никаких сбоев и конфузов не произошло, и теперь, даже находясь на небесах или где там, Квашнин отдавал распоряжения (немногими словами) здравые и сулящие выгоды. Выгоды они и приносили. И управленцы, подтверждалось, были подобраны им толковые и совестливые. Надо полагать, родился он везуном.

Кое-кого тревожили сомнения: а не поменял ли Квашнин в своем гималайско-тибетском удалении от Москвы и сухоно-печорских клюквенных болот и льняных полей веру? Или хотя бы - не было ли ему внушено тамошними чудесами, Шамбалой какой-нибудь нездешнее понимание мира? Не дзен-буддист ли он теперь? Не возомнивший ли о себе ариец, пожелавший стать мессией, снабженный ко всему прочему мистическими сверхвозможностями? Не возжелает ли он встать вровень с самим Гребенщиковым и отпустить бородку всеведуюшего старца, какую следовало теребить и холить? А там, глядишь, и забросить все дела, а сотрудников своих лишить средств на пропитание? «А?» - спрашивали Прокопьева. «Шамбала и дзен-буддизм для меня дремучий лес, бамбуковые заросли…» - растерянно бормотал Прокопьев. Но вроде бы бороденку Квашнин не завел, и заходил, по слухам, в храм Мартина Исповедника, что на Таганке, может, опору житейскую искал, сваи истин вбивал в вечную мерзлоту, а может, и грехи какие отмаливал… Но кто из нас нынче не грешен?

«Мелкие грешники, - вспомнилось Прокопьеву, - все вы мелкие грешники… А кто - грешники великие?»

– Уважаемый Сергей Максимович, - спросили, - встреча с Квашниным необходима вам? Или она необходима и самому Квашнину?

– Полагаю, что она необходима Квашнину, - неуверенно произнес Прокопьев.

Неуверенность его, видимо, была угадана.

– Придется вам обождать до более благоприятного дня. Сейчас способствовать вашим необходимостям мы не в силах.

– Но…

– Никаких «но»!