Камикадзе. Эскадрильи летчиков-смертников

Подготовка в летной школе, как я и ожидал, оказалась лучше, чем базовая. Хотя наказания и продолжались, мы с ребятами сильно подружились и окрепли физически и духовно.

Я очень обрадовался, узнав, что все наши были поселены в одну казарму, состоявшую из четырех секций. В каждой секции, как и раньше, жили пятнадцать человек, но на этот раз помещения были немного лучше. К тому же мы жили на отдельной территории базы рядом с пилотами. Летчики, которым лет было не намного больше, чем нам, казались нам бесстрашными, гордыми людьми. Каждый день мы с восхищением наблюдали за их полетами. Это были орлы, добывавшие нашей стране победу.

Нас объединили в 4-ю эскадрилью, и первая часть нашей полугодичной подготовки заключалась в интенсивном изучении воздухоплавания. Также мы начали изучать устройство парашюта. Только через три месяца мы начали летать на «акатомбо» («Красная стрекоза») – маленьком биплане с двумя кабинами для инструктора и курсанта. Наш новый сержант и его товарищи обращались с нами не лучше, чем Боров. Первого сержанта и летного инструктора Рэнтаро Намото мы прозвали «Молящимся Богомолом». Он действительно был неуклюжим и чем-то напоминал насекомое. А еще у него был очень твердый характер. Личность Намото было трудно определить. Сержант редко шутил, и я не помню, чтобы он когда-нибудь смеялся. Хотя в мастерстве и храбрости ему отказать было нельзя. Довольно высокий для японца, с гибким, стремительным телом, непроницаемым лицом и змеиными глазами, Намото был самым хладнокровным и расчетливым человеком из всех, кого я знал. Когда он прибегал к наказаниям, это всегда происходило без малейших эмоций. Это была настоящая машина, методичная и точная.

Во время базовой подготовки мы были сбиты с толку и страшно напуганы. Возникшее после расставания с родными чувство опасности, наша мягкотелость и слабость духа, унижение от того, что мы чувствовали себя лишь безымянными пешками, – все это вместе превратило нашу жизнь в настоящий кошмар.

Однако в летной школе с нами произошла метаморфоза. Тайком мы стали сопротивляться тиранам. Конечно, трудно назвать более тяжкое преступление в вооруженных силах, чем неподчинение старшим. Тем более в японской армии. В ответ на неподчинение и месть мгновенно следовало страшное наказание. Но мы сопротивлялись не явно, и потому наше поведение никогда не выглядело вызывающим.

Открытый вызов командирам автоматически означал жестокую кару, а то и просто физическое истребление. Он расценивался даже не как вопиющее неподчинение, а как прямая попытка унизить начальство. Грубость в адрес сержантов приводила к страшным выводам. Это означало, что нерадивый курсант не подчинялся еще главнокомандующему в Токио и даже самому императору.

С другой стороны, наши мелкие преступления совершались в духе японского характера, сотканного из скрытности и хитрости. Хотя это никто не осознавал, но наши проделки с Богомолом стали чем-то вроде игры и обычно воспринимались с огромным интересом.

Наш первый трюк мы разыграли однажды перед ужином сразу после того, как нас изрядно поколотили винтовочными прикладами. После того как еда была готова, от кухонного наряда требовали разносить блюда по комнатам сержантов. Несколько бесстрашных ребят из нашей эскадрильи, включая Накамуру, Оку, Ямамото и меня, составили план. Как-то вечером мы остановили парня из кухонного наряда по дороге к сержантским казармам, и Ока прошипел:

– Эй! Подождите! У нас есть кое-какая приправа к рису для наших сержантов.

– Что? – переспросил парень. – Эй, вам лучше бы этого не делать. Не надо! Ничего не делайте! Вы хотите, чтобы меня убили?

– Никто ничего не узнает, – прошептал Накамура, – если ты хотя бы на минуту перестанешь пищать, как беременная мышь.

По очереди мы стали старательно массировать и чесать свои головы над блюдом с дымящимся рисом. Несмотря на отчаянные протесты парня из кухонного наряда, нам удалось начесать довольно много перхоти.

– А теперь, – Накамура похлопал по плечу сжавшегося от страха парня, – как следует перемешай приправу. Это наш специальный подарок Богомолу. Парень перемешал рис, покачивая головой и цедя сквозь зубы проклятия.

Мы с осторожностью проследили за тем, как он вошел в комнату сержанта. Оттуда не донеслось ни звука, и через несколько секунд парень вернулся с пустыми руками.

– Он ест свой рис? – спросил я.

– Да, да, да! – прорычал парень и гордо прошествовал обратно в столовую.

– Эй, ему понравилось? – крикнул Ока с порога казармы. – Он поцеловал тебе в знак благодарности руку?

Никакого ответа.

Это был изумительный способ мести. Для нас было не важно, что Богомол не знал о своем унижении. Главное заключалось в существовании факта этого унижения. Очень даже хорошо, что сержант не чувствовал нашего презрения к нему. По крайней мере, репрессии нам не грозили.