Камила

— Неправда, — вмешался Якуб, который даже задохнулся от такой невероятной лжи. — Мы не ели горячего почти две недели!

— Две недели? – молодая госпожа подняла бровь и переглянулась со спутником. — А что бы тебе хотелось поесть? — голос ее остался таким же ласковым.

— Французского супу с сыром! И пирог со сливками. И куропаткой. И чтоб к нему был белый соус.

— Не попрошайничай, — прошипела я ему на ухо, но Якуб только дернул плечом. Что за еду он выдумал? Белый соус, французский суп…

— Они такие худенькие, — с расстановкой произнесла та, что постарше, и убрала лорнет в расшитый футляр. Она дотронулась до моей щеки, небрежно приласкав, и я покраснела. — Как вас зовут?

— Камила.

— Якубина.

Опять он приплел это дурацкое имя!

— Какие у тебя нежные щечки, Якубина! А какие ясные глазки! — восторги старшей госпожи показались мне неискренними, хоть Якуб и был прелестным ребенком, особенно когда спал. — Я хочу, чтобы эти дети поехали с нами, Иоганн! — она повернулась к кавалеру, и тот послушно поклонился. — Может быть, младшая девочка расскажет еще что-нибудь забавное, и ее можно показать гостям, вместе с тем карликом. Тем более, она так хорошо говорит по-немецки — просто уникум! — особенно если послушать ее сестру! Я думала, бедняки здесь говорят только на унгарском, если не на своем дикарском наречии.

— Ваша доброта не имеет границ, тетушка, — кисло отозвался Иоганн. У него был длинный нос и вывороченные наружу губы, и он был напудрен и выбелен так, как не делала даже Аранка. — Может быть, им хватит вынести немного еды с кухни и отправить прочь подобру-поздорову?

Я бешено закивала, но, кроме служанки, никто этого не заметил. Ничего хорошего от знатных господ я не ждала, но на то они и господа, чтобы делать все по собственному разумению. После недолгих споров было решено, что нас все-таки нужно покормить, и молодая госпожа, которую звали Эммой фон Альтхан, взяла Якуба за руку. Он доверчиво прижался к ней и, как маленький князек в сопровождении свиты, важно пошел к карете, придерживая юбки. Я замешкалась. Мне не хотелось ехать с ними, а искушение оставить Якуба на их попечение было слишком сильным, но Иоганн обернулся и внимательно на меня посмотрел. Почему-то мне ясно представилось, как ревущий Якуб вылетает из дверей богатого дома, и следом за ним — скомканное платье покойной дочки госпожи Рот. Я сжала губы и поспешила к карете.

Мне помогли забраться внутрь, и здесь я совсем оробела: мягкие сиденья, шелковые занавеси из тонкой, воздушной ткани, легкий аромат чего-то цветочного и сладкого. Я осторожно присела на краешек сиденья, не осмеливаясь пачкать его, но служанка стукнула меня по колену и заставила сесть подальше, выразительно показав на свой нос мизинцем. Что это значило, я не поняла: то ли она хотела сказать, что я упаду и раскрою себе лицо, то ли мне надо вести себя тихо. На всякий случай я забилась подальше в угол и затихла там. Проклятые деньги впивались мне в поясницу, сидеть на них было неудобно, но ерзать я не осмелилась. Якуба посадили между двух дам, и он был этим доволен, маленький поросенок. Вначале он болтал без устали, но потом паузы между словами стали все длинней, все многозначительней, и сон сморил его. Я тоже начала зевать и прислонилась щекой к прохладной обивке: в карете было так мягко, и цокот копыт по булыжной мостовой, и шорох колес навевали спокойствие, что меня укачивало, точно в колыбели. Я задремала, балансируя между сном и явью, и тихий разговор незаметно вплелся в мою дремоту.

— Младшая особенно мила, Эмма, — это говорила старшая госпожа. — Похожа на твою покойную Мари, да утешит ее Господь в своем лоне.

— Да, в ней есть что-то благородное, — голос госпожи в зеленом был печален.

— Ее сестра совсем на нее не похожа. Она выглядит, как прислуга. Это выражение лица! Как будто ждет побоев и одновременно готова укусить! А руки? Совершенно загрубевшие. Эта потрескавшаяся кожа, заусеницы… Мне стало нехорошо!

Это мне стало нехорошо, когда она брезгливо произнесла эту тираду, и дремота отступила. Откуда-то словно подул холодный ветер, и я съежилась, стараясь удержать тепло. Да только холод шел изнутри, не снаружи.

— Может быть, ей пришлось быть служанкой, чтобы прокормиться. — мирно заметила госпожа фон Альтхан. — Вы слишком суровы, тетушка.

— Она подозрительная и грязная, — настаивала старшая. — Когда приедем, надо наказать служанкам проверить: нет ли у нее вшей. Нельзя вести в дом кого попало.

— У Якубины нет, я уже вижу, — ласково возразила Эмма фон Альтхан, и я приоткрыла один глаз. Спящий Якуб прижался к ее плечу, и чепчик съехал набок. Она поправила ему волосы и погладила по щеке. — Я думаю, что скажет Густав…

— А что он должен сказать, Эмма? Как истинная христианка, ты взяла покормить уличных сирот.

— Он скажет, я могла бы дать им денег.

— Деньги развращают, милая моя! Ты же не собираешься брать этих детей на воспитание?