Забавно, но раньше я думала, что нет места хуже, чем дом греха, и нет больше страданий в мире, чем среди девушек, которым приходится продавать себя, однако, пока мы шли с Иштваном по землям Империи, я узнала, что у нужды и боли — тысяча лиц, и всякий раз лица эти разные. Солдаты были несчастны, потому что их пригоняли из других краев, заманивали обманом на службу, и много лет они не видели своих родных, лишаясь всего, что у них было в загашнике воспоминаний; крестьяне были несчастны оттого, что им приходилось в поте лица работать на господина, и каждый год они боялись неурожая, но наводнения, ураганы, грозы, пожары часто пожирали их скромный труд, на радость соседям, которые могли продавать хлеб втридорога; горожане и мастеровые были несчастны, барахтаясь среди моря налогов; торговцы были несчастны, потому что не могли сохранить своего богатства; даже разбойники были несчастны, как озлобленные звери, загнанные в ловушку. Студенты и священники, дети и старики, мужчины и женщины – в подлунном мире для каждого находилась своя ноша, и не всегда ее можно было нести с достоинством. Пьянство и обман, жестокость и мучения царили в каждом закоулке Империи, и тем удивительней было видеть людей милосердных и добрых, которые искренне надеялись на Бога и верили в светлые времена.
Я делилась размышлениями с Иштваном, но он говорил, что несчастье проходит, потому что главное — кто идет рядом с тобой, кому ты можешь доверять. Если бы мир состоял только из бед и потерь, люди бы давно опустили руки и жили, как придется, не обращая внимания на день завтрашней. Еще он говорил про людей сильных и слабых, умных и глупых, прозорливых и незрячих, что каждый сам кормит в себе то, что ему кажется верным. Многое из его слов мне было неясно, но я любила смотреть на его лицо, когда он рассказывал, и мне все еще хотелось, чтобы он поцеловал меня.
Девицы липли на него, как мухи на мед, и мне было больно, когда он оставлял меня на вечер ради какой-нибудь красавицы. Он видел, что я ревную, но вечно твердил, что я еще слишком маленькая, чтобы понимать, что мне самой нужно, а что нет. Я знала точно, что мне нужен только он, но, кажется, для него была всего лишь обузой. Единственным слушателем моих злоключений и переживаний был Арап, подросший и заматеревший за время нашего путешествия. Я жаловалась на жестокосердность Иштвана, восхищалась его веселым нравом и хитрым умом, и на сердце становилось легче.
Мы шли долго, и только через три недели добрались до имперской столицы и остановились в одной из окрестных деревушек. Мне хотелось хоть одним глазком взглянуть на волшебные дворцы, сады и церкви Вены, потому что я слышала, — она подобна раю на земле. Иштван посмеялся надо мной и сказал, что сомневается, будто и в настоящем раю так хорошо, как говорят, но возражать не стал, только строго-настрого запретил давать любые представления в городе, чтобы не побили нищие или не забрала местная стража. Он хотел проводить меня, но я была на него обижена из-за очередной возлюбленной и втихаря сбежала вместе с верным Арапом.
Город показался мне гигантским и шумным, и я ходила по его узким улицам, раскрыв рот. Здесь пахло выпечкой, кофе, навозом, мокрыми опилками и свежими овощами; даже слуги в этом городе одевались богато и чисто, что уж говорить о знатных дамах и господах. Пару раз мне дали по шее, когда я зазевалась на пути у экипажа, но почему-то я не чувствовала даже обиды, ошеломленная суетой и красотой этого города. Если и было где-нибудь счастье, то оно точно пряталось здесь, и только сейчас я поверила, что Якуб, наверное, не выдумывал, когда твердил о всадниках в леопардовых шкурах.
После того, как усталость и голод взяли свое, я забрела в церковь и долго слушала службу, вновь переживая увиденные чудеса и роскошь. Я казалась себе песчинкой в этом городе, которую может подхватить ветер и унести в неизвестность, маленькой, глупой, темной и неопытной девчонкой, и здесь я поняла, почему Марихен так хотела, чтобы Иштван осел на одном месте. Под ногами у меня кто-то громко вздохнул, и я вздрогнула: Арапу надоело ждать меня на улице, и он пробрался внутрь. Рядом со мной появился служка, едва ли старше меня, и сердито заявил, что собакам в Божьем доме не место. Мне хотелось заявить, что некоторые люди гораздо хуже собак, но никто не возражает против их присутствия, да только я вовремя прикусила язык.