Камила

На кухне меня отдали в подмогу помощнице кухарки, рослой и костлявой семнадцатилетней девице по имени Доротея. Она лебезила перед госпожой Бах так, что, казалось, еще чуть-чуть и она распластается у ее ног на полу, как верная собачонка, но когда та ушла, сказав, что придет за мной после ужина, чтобы рассказать мне об остальных обязанностях, отпустила ей вслед несколько ругательств. Я недоуменно на нее посмотрела, и она отвесила мне подзатыльник и отправила за стол чистить овощи к обеду.

Я старалась срезать шкурку с репы как можно тоньше, но Доротее не нравилось, как я держу нож, и она стояла у меня над душой, уперев руки в боки и отпуская ехидные замечания на мой счет.

— В какой деревне тебя учили так переводить добро? — спрашивала она, когда следующий обрезок оказывался толще предыдущего. — Господа здесь свиней не держат.

— Ты хочешь, чтобы господа получили несварение желудка, отведав овощей с кожурой? — интересовалась она, если я прилагала все силы, чтобы срезать шкурку не толще бумаги, из которой в церкви крутили искусственные цветы.

— Доротея! — донесся хриплый голос из той половины кухни, где ярко пылал очаг. — Погрей воды!

— Сейчас, Урсула, — тон у моей мучительницы поменялся, стал нежным и звонким, точно колокольчик. Она наклонилась ко мне и прошипела на ухо:

— И это тоже твоя работа — греть воду для Урсулы и для господ по утрам и вечерам, поняла?

Я кивнула и вздохнула про себя с облегчением, когда она ушла. Из-за деревянного шкафа до меня донеслись ее слова, что госпожа Бах прислала новую глупую девчонку, чтобы выносить горшки за господами, и я сама удивилась, как мало меня задевают ее попытки обидеть. Я быстро дочистила овощи, собрала шкурки и вытерла нож; мне казалось, она похвалит меня за расторопность, когда вернется, но вместо этого Доротея насмешливо повела длинным носом и послала меня скрести котлы, которые надо было отмыть до ужина.

Список дел, которые я должна была делать, все ширился. Я уже поняла, что мне нужно было мыть и начищать кухонною утварь, чистить овощи, чтобы Доротея могла их нарезать, снимать чешую с рыбы и вырезать ей плавники, очищать мясо от пленок, греть воду для мытья, но одна из горничных за обедом сказала, что мне придется еще разжигать по утрам огонь в очаге, мыть и подметать полы да выносить ночные горшки по утрам. Доротея тут же вспомнила историю о служанке, которая была так неосторожна, что край ее передника попал в очаг, и пламя тут же сожрало ее, и никто, никто не смог погасить огонь. Я поклялась про себя, что буду смотреть в оба глаза, чтобы такого со мной не случилось, и незамужние служанки, посчитав, что я испугалась, начали вспоминать истории: одну хуже другой. Они хотели подначить меня, но я ничего не отвечала, и им быстро стало скучно. Девушки трещали о поклонниках, женщины постарше о делах хозяйственных и семейных, мужчины сидели особняком, не обращая внимания на наш стол; негритенку подали обед и вовсе отдельно — слуг в доме оказалось не так уж мало. Две горничные, кухарка, ее помощница, девушка, которая чинила белье, девушка, которая подавала чай, две собственных служанки баронессы, конюший барона и два его конюха, человек, который закупал припасы для кухни и распоряжался подачей блюд на господский стол, несколько мальчишек на побегушках (один из них, рыжий, вертелся все время на кухне, носил воду, дрова и бегал по мелким поручениям), дворецкий, двое собственных слуг барона, два лакея, негритенок по имени Замир и носильщик. Не все из них приходили обедать на кухню: некоторым это было не по рангу, а негритенку часто доставались объедки со стола госпожи, но вскоре мне удалось выучить всех, кто служил в доме.

Я редко заговаривала с кем-то из слуг первой, и Доротея, которая отнеслась к моему появлению с непонятной мне ревностью, распустила слух о моем высокомерии. Это задело меня, но терпение — мать всех добродетелей, как говорила тетушка Амалия, и я закрыла на ее слова глаза. К счастью, комнату я делила не с ней, но со швеей Мартой, и мы поладили: она помогала мне чинить платье, а я, когда меня отпускали на несколько часов в город, приносила к вечернему кофе грошовых лакомств. Мне нравилось неспешно пить кофе в тишине, когда за окном темнели низкие, грозовые облака, и дождь выстукивал однообразную рваную мелодию по оконному стеклу нашей комнаты. Марта тихо сидела рядом на кровати и улыбалась своим мыслям, пока кофе остывал у нее в чашке; не знаю, о чем она думала, но я была благодарна ей за десять минут одиночества и тишины, когда никто не тревожил меня.