Камила

Баронесса поймала мой изумленный взгляд и горестно вздохнула.

— Это механические люди. Ну как птички, видела?

Я кивнула. Поющих железных птичек я видела. Но люди?!

— И служанки такие же. Ай, зачем я тебе объясняю!

— Чтобы я поняла.

Она недоуменно заморгала, а затем заливисто рассмеялась. Внутри меня поднялось раздражение, но я глядела на баронессу спокойно и безмятежно, как только могла.

— Вы, слуги, частенько такие глупые, — пожаловалась она. — Но ты мне чем-то нравишься, хоть и похожа на воробьишку. Хочешь, я попрошу у маменьки, чтобы она отдала тебя мне?

Я покачала головой. Мне хотелось только спокойно работать, и чтобы мне никто не мешал.

— Не хочешь? — она гневно нахмурилась и больно меня толкнула. — Ты смеешь брезговать?

— Нет-нет, — я выставила вперед подушку, если она вздумала бы опять драться. — Просто я… Не достойна. Я тут недавно и ничего не знаю.

— А это уже не твоя забота, — откликнулась баронесса, и на пухлых щеках у нее заиграли ямочки. — Скажи там, чтобы мне сварили кофе и принесли его сюда.

Я еще раз присела и спиной попятилась к двери, заодно подхватив ведро. В коридоре я остановилась отдышаться, приложила ладонь к разгоряченному лбу и со всех ног побежала вниз, чтобы передать кухарке приказ баронессы.

Свое негодование я выместила на подушке, пока чистила и выбивала ее. Надо же, за два дня умудриться испортить отношения с другими слугами! Та из служанок, что отнесла юной баронессе кофе по ее приказу, после глядела на меня волком и пообещала пожаловаться госпоже Бах. Кухарка корила меня за самоуправство и за то, что не уважаю обычаев, а Доротея неожиданно шепнула, что я не такая уж дурочка, но взяла свои слова обратно, когда услышала, что я пообещала дать кухарке денег, чтобы она позаботилась купить слугам вина и сластей. Я и без нее знала, что половину кухарка заберет себе за хлопоты, но мне было боязно подходить с этой просьбой к распорядителю.

Никто из хозяев в тот день больше не вспомнил обо мне, а после обеда они уехали в гости. Госпожа Бах заперлась у себя читать Писание, и, как всегда в такие дни, слуги, выполнив положенный урок, принялись предаваться лени и пьянству, кто на что был горазд. Господа дворецкий и конюший воспользовались неожиданным выходным, чтобы уйти в город, а прочие собрались на господской кухне почесать языками и выпить. Мне не нравились такие посиделки: в последний раз меня зажали между одним из конюхов и Доротеей, все время подливали вина, чтобы напоить, и отпускали сальные шуточки. Усилием воли я пыталась не краснеть и даже улыбалась, но мне было неприятно, а после кружки разбавленного вина я вспоминала звездные ночи путешествия с Иштваном и чуть не разрыдалась всем на потеху. Марта шила в нашей комнате, разложив по всей кровати швейные принадлежности, и так на меня посмотрела, когда я зашла в поисках уединения, что мне стало неловко ей мешать.

Деваться было некуда, и я попросила госпожу Бах дать мне три часа, чтобы навестить тетушку Амалию. Я не была у нее уже полторы недели, с прошлого воскресенья, и волновалась за ее здоровье. Экономка неохотно согласилась, но велела мне быть дома не позже девяти. К счастью, только-только пробило шесть, и я, подхватив теплый плащ Марты (своего у меня не было), выбежала на улицу.

Шел мелкий снег, но белизна его была обманчивой. На мостовой он превращался в рыжую жижу, мешаясь с конским навозом, растоптанный множеством ног, лап и копыт. Мне нравилось, как снежинки касаются моего разгоряченного лица, цепляются за ресницы; прошлую зиму я провела взаперти, и теперь открывала ее заново. Внутри городских стен я еще старалась сдерживать себя, чтобы не пугать своей радостью прохожих господ, но, когда я перешла через ров по широкому мосту, мне уже было все равно, кто и как будет обо мне думать, и я улыбалась во весь рот.

Один из солдат на посту окликнул меня: «Эй, красавица!», и я невольно обернулась, чтобы посмотреть, кто стоит за моей спиной. Он рассмеялся и кинул мне пряник со словами, что моя улыбка согрела его на холоде, и я так удивилась, что покраснела, не поблагодарила и даже не рассмотрела случайного дарителя. Пряник я завернула в плащ, чтобы не размок, и с легкой душой пошла дальше. Разум подсказывал мне, что сквозь мелкую сечку снега солдату трудно было рассмотреть мое лицо, потому он и назвал меня красавицей. Но сердцу хотелось верить, что это правда, и я верила.