Камни поют

Она очень полная, ей по меньшей мере лет сорок. Волосы с проседью убраны назад, но, видимо, растрепались под шапкой – смешно наэлектризовались, а она и не видит.

Он не сказал.

Он на нее не смотрел, хотя третий этаж, можно было, было время.

Не смотрел.

Занят мыслями своими?

Ей сорок лет, потому можно больше не смотреть?

На ней длинное платье в мелкий горох, ворот сколот белой камеей – у одной из воспитательниц в интернате была такая штука, оттуда и знаю слово, из литературы еще, конечно, но Лис не очень любит, когда я говорю из литературы: всегда нужно называть книгу, писателя.

Они заходят, не здороваются, осматриваются, я следом, накидываю пиджак, висевший на вешалке, как же мог забыть, что человек в пиджаке всегда лучше выглядит.

– Вы что, магнитофон слушали? Не докричаться, – неприязненно говорит мужчина, заметив мой «Протон-401».

Нужно что-то сделать, как-то переломить. Пожимаю плечами, нажимаю на кнопку – играет медленная песня «Арии».

– Выключите, пожалуйста, – хмурится мужчина.

Я упрямо жду слов. Они не садятся, вроде как брезгуют садиться. Я так хочу, чтобы после проигрыша начались слова, – но он тягуче-медленный, красивый, но… Ага, вот, начинается. Не дышу даже, чтобы они точно все расслышали.

Вдаль мчались стаи зимних птиц…

Дым гнал их прочь быстрей лисиц.

Дым плыл над всей землей.

Лютый сброд закатил пир горой.

Где тот воин, что крикнет им: «Стой!»

– Извините, я думал, что вам понравится.

– Не понимаю всей этой новой музыки. Грязь какая-то, слов не поймешь. Или он их так плохо выговаривает? А вы, собственно, кто, молодой человек? Где этот, ну этот ваш, с которым мы говорили по телефону?

– Алексей Георгиевич, к сожалению, не может отлучиться из лагеря, там множество дел, требующих его личного внимания, а я…

– Да, бля… – Он взрывается, поворачивается к спутнице. – Личного внимания, а. Хорошо. Жанна, пошли отсюда, едем в этот дебильный лагерь.

Жанна.

– Я – его заместитель. Я его первый заместитель.

Стараюсь выговорить медленно, весомо.

Они переглядываются, он сглатывает, отворачивается от меня.

– Значит, если вы заместитель, – смотрит на мои ботинки, – то в курсе всей ситуации?

– Безусловно.

– Хорошо, тогда рассказывайте.

– Во-первых, я бы хотел предложить вам сесть.

– Мы постоим. Я член партии с двадцатилетним стажем, жена – тоже, практически. Рассказывайте. Рассказывайте, пока не пришли это с вами решать на другом уровне.

– Может быть, ваша жена хотела бы присесть.

И смотрю ему в глаза. Глаза болят от бессонницы, и все время кажется, что они презирают меня – за плохую кожу с ранками после бритья, вчера заклеивал маленькими кусочками газетных полей, за грязные ботинки, которые надел снова, едва услышав настойчивый стук в дверь.

– Хорошо, мы сядем. Но вы, кажется, не боитесь?

– Я не сделал ничего плохого.

– А правду говорят, что… – Он выдержал паузу. – Правду?

* * *

– Какую правду говорят?

– Маш, если неинтересно про этих Бялых слушать, так я могу…

– Может быть, тебе самому интереснее про Мышку? Так рассказывай.

– Слушай, ну что пристала? Видел один раз, разговаривал один раз, в метро.

– И зовут как меня.

– Да.

– Тебе не кажется, что это странно? Две Маши в один день.

Да, если когда-нибудь решу записывать мемуары, так и назову – «Две Маши в один день». Но Маша наверняка скажет, что это дурацкое название. Или спросит – а может, тебе и Анжелика эта, то есть Жанна, понравилась, иначе почему сесть предложил? Да так настойчиво.

– Хорошо, но тогда мне придется и про тебя рассказать, чтобы по-честному было.

– Что ж сложного? На улице, возле телеграфа…

– Нет, прямо там. Пожалуйста, дай мне. Пожалуйста.

1988

На телеграфе девушка стояла возле моей переговорной, едва дождалась, пока выйду.

Только другая девушка, не Мышка, – выше гораздо, статная такая, в шубке из искусственного меха,

Извините, сказал, когда задел плечом.

Но вообще нечего тут стоять, не опоздаешь же, в самом деле. Только разговор закончил. И вдруг ударило глухо в сердце – подслушивала? Посмотрел пристальнее – она язык показала, прошептала что-то неслышно, одними губами.

Го-но-рей-ный, послышалось, го-но-рей-ный.

Дальше погасло.

* * *

– Леш, что, с ума сошел? И слова тогда такого не знала, и уж тем более не стала бы незнакомому симпатичному парню…

– Симпатичному? Ты серьезно посчитала меня тогда симпатичным? Странно слышать, но ладно. Кстати, только сейчас подумал – а кому ты тогда звонить собиралась?

– Не помню… Ну что же эти, Бялые? Что ты ответил, как объяснил?

– Они начали спрашивать, мол, правда ли, что Лис запрещает или, по крайней мере, советует не вступать в партию, проповедует ограничение контактов с государством, не разрешает делать прививки и разучивает с ними песни, которые запрещены в Союзе.

– Это серьезные обвинения. Даже не знаю, как…

– Сам не понимаю.

1988

Олег Евгеньевич сел на стул через двадцать минут.

Жанна села на диван через двадцать пять минут.

Я говорил про теплые отношения, про любовь, про тактильное. Они не знали такого слова, но лица разгладились, успокоились.

Я, говорил, остался без матери в шесть лет.