Камрань, или Невыдуманные приключения подводников во Вьетнаме

До призыва Витя обучался на философском факультете Уральского государственного университета и на флот попал в результате чудовищной врачебной ошибки. На медицинской комиссии, смущаясь и краснея, он честно признался, что у него энурез и плоскостопие. Но суровые майоры и подполковники медицинской службы сказали: «Ничего — за немцев будешь!» и отправили служить на флот на три года.

О том, какие унижения и издевательства приходилось бедняге испытывать на службе, одному Богу было известно. Хотя к тому времени усилиями доктора Сёмы уже практически решился вопрос о его скорейшем комиссовании и отправке на гражданку, но приказ пока ещё не был подписан, Парнягин оставался в экипаже и продолжал терпеливо переносить все «прелести» своего униженного положения. Его-то, бессловесного и забитого, годки решили сделать орудием в борьбе со мной и принудили стать тупым исполнителем их воли. Понятно, будь эта койка действительно Парнягина, я бы и сам ни за что на неё не лег.

Вот такой-то жалкий хозяин и возник передо мной в тот момент, когда я уже собрался ложиться. С отчаянностью обреченного он кинулся защищать «свою» койку. В исступлении бедняга хватался за одеяло, рвал из моих рук подушку. Казалось, он готов был умереть смертью храбрых, но не уступить ни пяди вверенного ему пространства. В его глазах, полных слёз и отчаяния, читалась такая боль, такая мольба ко мне: «Уступи!», что я невольно опешил. Годки возлежали на своих местах и с интересом наблюдали за происходящим. Они были явно довольны тем, как пылко и самозабвенно Парнягин реализовывал их хитроумный план.

Но вот бедняга упал на кровать, вцепился в неё что есть мочи и затих, судорожно всхлипывая. В страхе зажмурившись, он ожидал, когда я начну стаскивать его за ноги или бить. Конечно же, я не стал делать ни того ни другого. Мне уже стало ясно, какая роль в этом спектакле ему была уготована. Хитроумный план организаторов шоу успешно реализовывался. Кровать была отвоёвана, а мне оставалось только раскланяться и по возможности с достоинством уйти.

Я стоял посередине отсека растерянный, под издевательскими взглядами десятков глаз и напряжённо соображал, что же предпринять. Находись передо мной не забитый карась, а оборзевший дембель или годок, долго думать бы не пришлось, но как повести себя в сложившейся ситуации, я не знал. Стремительно бежали секунды, меня бросало то в жар, то в холод. От того, что я сейчас предприму, зависело моё положение в этом преступном сообществе на всю оставшуюся жизнь. Просто развернуться и уйти уже было нельзя. Поступив так, я проявлю недопустимую слабость — публично признаю поражение. Получив такой подарок, мои противники не успокоятся. Очень скоро последуют новые провокации и попытки подорвать мой авторитет.

Есть выражение «солдат ребёнка не обидит». Так же и любой нормальный офицер никогда не обидит и не притеснит жалкого карася. Наоборот, первые полгода офицерам приходится чуть ли не за ручку водить молодое пополнение, старательно оберегая его от тесных контактов со старослужащими. Именно поэтому, разрабатывая свой коварный план, наши доморощенные «авторитеты» были абсолютно уверены в том, что не смогу я обидеть карася, согнав его с персональной койки, то есть своими руками явить пример махровой дедовщины.

Хоть и был я тогда молодой и неопытный, но какое-то третье чувство подсказало мне, что надо делать. Видя, как быстро подавляет старпом ростки недопустимого в воинском коллективе свободомыслия, как мастерски закрывает он рот самым отъявленным горлопанам, я кое-чему успел у него научиться. В ситуации, когда приходится в одиночку противостоять организованной толпе, самое главное — решительно и быстро вывести из строя её главаря, деморализовать его, а лучше дискредитировать. Поэтому я принял единственно верное решение: наехать на главного режиссёра и художественного руководителя устроенного спектакля, на самого Самокатова.

В нервозной атмосфере отсека явно чувствовалось приближение грозы. В угрюмом молчании под прицелом двух десятков заинтересованных глаз я направился в тот угол, где в окружении прихлебателей возлежал на самой блатной койке Камаз. Демонстративно не замечая меня, он продолжал рассказывать о своих подвигах. Я прервал его в самый ответственный момент, на излюбленнейшей фразе:

— И тут я ему бац в рыло!!!

Не громко, но по возможности решительно и твёрдо я объявил, что с сегодняшнего дня жить буду в седьмом отсеке, что спать буду на его, Самокатова, койке, что сейчас уйду, но через пять минут вернусь, и койка должна быть свободной от него и прочей дряни.