КамТугеза

В половине Прохора Софья чувствовала себя неуютно и поэтому обычно для какого‑нибудь важного разговора звала его в гостиную. Но сегодня был не тот случай. Софье необходимо было сделать невозможное: растопить лед, который давно покрыл толстым слоем их отношения.

Она зашла к себе в спальную, оценила быстрым взглядом себя в зеркале и решительно скинула черное платье, в котором была у Юрия Владимировича. Отодвинув створку шкафа, взглянула и, почти не раздумывая, выхватила оттуда вешалку с таким же по фасону маленьким платьем, но изумрудного цвета. Быстро одела. Еще раз посмотрела в зеркало. Короткие волосы заиграли благородной бронзой. «Вот, так‑то лучше, но чего‑то не хватает». Софья открыла шкатулку с украшениями. Отодвинув длинным тонким пальцем спутавшиеся золотые цепочки и серьги, она подцепила ногтем с самого дна давно забытый подарок Прохора: колье из белого золота изумительного плетения с кулоном в виде выгнувшей спину кошки с искрящимися крапинками бриллиантов. «Вот это как раз то, что нужно, – довольная, она ловко застегнула колье на своей шее. – Никто кроме нас, – вспомнила она чей‑то девиз, улыбнулась себе в зеркало и пошла к Прохору».

Прохор сидел на своей маленькой кухне за небольшим столиком у окна.

– Выпьешь? – спросил он её вместо приветствия.

– А почему бы и нет, – после такого дня Софье на самом деле захотелось выпить чего‑нибудь крепкого. – Водка у тебя есть?

– Даже так?! – удивился  Прохор и, не вставая, повернулся к буфету, достал оттуда небольшой графин из зеленого стекла и две рюмки.

– Вон на блюдце лимончик, – сказал он, наливая.

Софья села за стол и сразу выпила. Водка мгновенно согрела пустой желудок, а через несколько секунд уже отметилась в голове растекающимся спокойствием.

– Наливай еще, – Софье стало уютно на этой маленькой кухне. – А кроме лимона у тебя что‑нибудь есть?

– Посмотри в холодильнике, – Прохор задержал взгляд на Софье. – Что‑нибудь еще случилось?

– Да нет вроде. Как Юрий Владимирович?

– Жить будет, – ответил Прохор. «Чуть не угробила моего отца, а спрашивает так, как будто интересуется здоровьем соседской кошки»? – подумал он про себя.

– А ведь я первый раз в жизни напилась именно с тобой. Мы тогда к вам на дачу поехали на твоей новенькой вишневой девятке. За две недели до свадьбы… помнишь?

– Их тогда только начали выпускать, – ответил Прохор и улыбнулся. Он вспомнил завистливые взгляды знакомых, когда первый раз подъехал к институту на этой, подаренной отцом машине.

– А я тогда со своей девичьей жизнью прощалась. Была самая счастливая: такого парня отхватила.

Софья действительно тогда была счастливая: ей больше не надо было бояться возвращения в родной Касимов на место бухгалтера в какой‑нибудь совхоз. Прохор, конечно, не Ален Делон, зато она остается в Москве.

Сейчас эта дача в Барвихе была почти заброшена: ни Прохор, ни его отец не любили туда ездить. Ставший вдруг маленьким, старый домик сиротливо стоял в окружении огромных помпезных дворцов новой власти.

А тогда Софье казалось, что она попала в другой мир. И этот мир от остальной страны имел свою хорошо охраняемую границу. На въезде в дачный поселок было два пропускных пункта: первый ‒ со шлагбаумом и зеленой будкой, в которой дежурили насколько солдат; а через километр второй – с огромными железными автоматическими воротами, который  охраняли уже не солдаты, а вежливые безликие мужчины в серых гражданских костюмах и галстуках. На въезде для охраны стояла уже не маленькая будка, а красивый дом с большими тонированными окнами. Ничего подобного Софья до этого не видела. Красивый трехэтажный бревенчатый дом, весь, как в русской сказке, украшенный резными наличниками, карнизами и балконами, большой настоящий камин в зале, старинные иконы и картины на стенах, домотканые ковры и медвежьи шкуры на полу и даже маленький бассейн с зеленоватой водой и сауной в отдельном доме под огромными соснами. Для нее это было верхом роскоши. Она была в восторге. Ее мечта сбылась: она попала на самый верх.

– А помнишь, мы пробовали заняться сексом на кресле‑качалке? – рассмеялась Софья.

– И разломали это кресло в щепки! – ответил Прохор, вспомнив тот день. – А потом, чтобы скрыть от отца, сожгли остатки дорогого ротанга в камине. Он потом мне весь мозг проел, куда делось его любимое кресло, – усмехнулся он. – И напилась ты тогда не водкой, а портвейном «Агдам». Все было по талонам или «из‑под прилавка», как тогда говорили. Этот портвейн я покупал у грузчиков в универмаге на Добрынинской. А закусывали мы американскими куриными окорочками, которые пытались пожарить в камине. Но они получились наполовину сырые, наполовину обгоревшие. Их тогда называли «ножки Буша». И когда тебя тошнило, ты пьяная кричала из туалета, что алкоголик Буш не моет ноги, и они отвратительно воняют.