Камуфлет

— Да, тяжёлый случай. Хорошее местечко ты нашёл для покупки, ничего не скажешь. Здесь, на Таганке, коллекционный Пётр — за восемьсот баксов. Эх, не гонялся бы ты, поп, за дешевизной. В наше время покупать редкую монету без провенанса[60] — идиотизм.

— По-твоему, это фальшак?

— Не совсем. Новодел. Легально отчеканили серию репродукций царских рублей, специально для нумизматов. Ты не знал?

— Нет, мимо прошло.

— Считай это подарком, в честь нашей встречи. А вот и моя машинка.

Машинка оказалась породистой, но без вызова: новенькая серая «Вольво».

Устроившись в уютном, как родное гнездо, кресле, я не удержался:

— Штирлиц сел в машину: «Всё. Можно трогать». — «Ого-го!» — потрогала Кэт.

— Ты всё тот же, — Белый расхохотался. — Как живёшь, Костя?

— Живу я как поганка. — Любые монеты стали враз безразличны, хоть старинные, хоть новодельные. — Живу я как поганка, а мне летать охота.

— Летать, говоришь, — осторожно отъехав со стоянки, Ратников не спеша повёл машину по узкой улочке. — Я ведь из первого сектора. Понимаешь?

Перевалив через «лежачего полицейского» возле храма, «Вольво» приткнулась к обочине и Белый заглушил мотор.

— Безопасность цивилизации? — спросил я.

— Близко. А имя начальника сектора — не припомнишь?

Даже не подозрение, лишь его смутная тень мелькнула в закоулках подсознания, — руки и Ноги противно задрожали.

Белый внимательно посмотрел на меня:

— Молодец, догадался. Сам догадался. Говорили же твоему тьютору: глубже надо, глубже. А может, оно и к лучшему. Верно, Костя. Тавровский. Леон Альбертович Тавровский.

— А… а куда мы едем? — выдавил я; во рту враз пересохло. — Нельзя мне в Академию, ты же в курсе? Насчёт моего долга?

— Десять ярдов? — он помолчал. — Долги надо возвращать. Но мы пока и не едем.

— А… а почему мы не едем?

— Потому что стоим на месте. Посидим, помолчим. О вечном подумаем. Музыку послушаем, твою любимую, — он включил магнитолу.

Я догадался, что это будет. Брамс. И да, Третья симфония, аллегретто.

— И ещё кое-что, — молвил Белый через минуту, нажимая кнопку на приборной панели.

— …Верно, Костя. Тавровский, — услышал я голос Белого, записанный, очевидно, на диктофон. — Леон Альбертович Тавровский.

Не понял. Он что, решил удивить эфэсбэшными приколами?

— А… а куда мы едем? — знакомый голос. — Нельзя мне в Академию, ты же в курсе? Насчёт моего долга?

— Десять ярдов? — во время паузы Брамс звучит особенно выразительно. — Долги надо возвращать. Но мы пока и не едем.

— А… а почему мы не едем? — да это же мой, мой настоящий голос! Но как он отличен от того, что привычно слышен изнутри, через черепную коробку. И главное — это оказался тот самый голос.

— Потому что стоим на месте. Посидим, помолчим. О вечном подумаем. Музыку послушаем, твою любимую.

Мелодия из магнитолы почти сливается с повтором в диктофонной записи; едва заметный диссонанс придаёт звукам космическую глубину. Но вот звуковой сдвиг сходит на нет…

И вновь всплывают странные слова. Но теперь я знаю, чей голос их произносит.

И наступило прозрение.

Глядя на уличный пейзаж, вижу совсем другое. Как в замедленном фильме, пущенном задом наперёд — когда осколки разбитой чашки смыкаются в единое целое… Солнце и ослепительный выброс; скользящее по земной поверхности пятно лунной тени. И голос…

— А вот теперь — поехали.

Глава четвёртая Прозрение

Зачем же долгой жизни

Ты желаешь,

Коль тайну мира

Так и не узнаешь?

Фирдоуси

Выйдя из машины, Белый шагает к проходной. Дежурит старый знакомец, здоровенный охранник. Как он поступит, если путь сюда мне заказан? Но цербер смотрит только на Ратникова, вытягивается, насколько позволяет живот. Грудь колесом, а глаза-то, глаза — он буквально ест Белого, кушает преданным взглядом. Страж переводит взгляд на меня. Нахмуренные брови, расставленные толстые ноги, рука на кобуре — сама неприступность.

А ведь я знаю твоё слабое место, вояка! Ну-ка…

— Этот со мной, — небрежно кивнув на Ратникова, обогнал его и проскользнул мимо опешившего привратника. Белый, загадочно хмыкнув, прошёл следом — и мы направились в главный корпус.

В кабине лифта Белый проводит брелком по пульту. Под панелью высвечивается другая, со знаком «минус» против каждого этажа. Ратников нажимает на «–13». Секунды свободного падения, двери распахиваются, мы оказываемся в узком коридоре. Бетонные стены, встроенные в потолок круглые светильники.

Ратников останавливается перед стальной дверью с табличкой «I/III», пробежка пальцами по цифровому коду — и тяжёлая плита плавно отходит в сторону.