Канахкон

- Это всего лишь пума. На том берегу, - произнес Ватер, наблюдая за мной, - Они обычно поют в марте, но эта, видать, припозднилась. Надеюсь, она не найдет самца.

- Почему? – рассеянно спросил я, изо всех сил напрягая слух.

- Потому что зимы здесь суровы, и она не сохранит котят, - старик остановился у моей машины, уже покрытой капельками утренней росы, - Дальше я не пойду. Передавай привет своей Аксота.

Я хотел переспросить, но внезапно вспомнил, что Аксота на мохаукском означает бабушка, а потому просто кивнул. Ватер кивнул в ответ, отвернулся и отправился в обратный путь. Я некоторое время глядел ему вслед – странная фигура в длинных шортах цвета хаки, черной безрукавке, с седыми жидкими косами, спадающими до поясницы и металлическим обручем на голове. Внезапно мне вспомнилось кое-что еще из мохаукского. Слово «Онейда», которое несколько раз было произнесено во время недавней сцены на берегу. Оно означало «Уже поздно».

Развернувшись к дому, я увидел на террасе бабушкин силуэт. Мозг тут же очистился до пустого звона, и я преодолел остаток пути бегом.

…

Не смотря на все, что произошло в дальнейшем, я все равно считаю, что это утро было лучшим в моей жизни. Теплые бабушкины руки на моих щеках, ее старые добрые глаза, с близоруким обожанием разглядывающие меня, поток ласковых слов и нежных приветствий, наши общие слезы радости…

Когда водопад бурных эмоций немного иссяк, бабушка покосилась мне за спину и произнесла:

- Тебя привел Ватер. Я видела. Что-то случилось?

- Небольшое недоразумение возле деревни, - уклончиво ответил я, - Девушка справляла какой-то ритуал, и тут я вылез, как черт из табакерки. Ну и, конечно, она… расстроилась.

- Больше ничего?

- Ничего.

- Крошка Пьерри, - вздохнула она и поправила выбившиеся из моей прически пряди, - рассвет для Каниенкехака – время сакральное. Нельзя выходить на берег, если нет на то веской причины, ибо ты можешь помешать тому, у кого эта причина есть…

Я что-то виновато промычал в ответ, а бабушка Гюллен, опираясь на ходунки, проводила меня в столовую, где немолодая, угрюмая индианка, помогающая ей по хозяйству, споро накрывала стол для завтрака. В ожидании закусок и кофе, бабушка предложила пока выпить травяного чая, который стоял по центру стола в большом хрустальном графине. Но несмотря на то, что очень хотелось пить, я смог сделать всего один глоток и тут же со смущенной улыбкой отставил стакан.

- Что это, бабушка? Кажется, что прожевал еловую ветку.

Она весело рассмеялась:

- Это мне теперь заменяет и чай, и кофе, Пьерри, - ответила она, - давление совсем замучило, вот Виситасьон и заваривает мне травы.

Пока та самая Виситасьон ставила на стол рыбу, мясные деликатесы, свежую выпечку и наливала для меня кофе в огромную кружку, я разглядывал бабушку. Из высокой статной пожилой женщины моего детства она превратилась в высохшую сгорбленную старуху на ходунках, но умирать пока явно не собиралась. Конечно, я был этому только рад, но все же недоумевал, зачем в своем странном письме ей понадобилось вводить меня в заблуждение. Разве что по той же причине, по которой она упомянула и завещание – чтобы заманить меня на Озеро.

Скула у меня непроизвольно дернулась, я отвел глаза. Очень уж мне не понравился этот глагол – заманить – применительно к бабушке, но синонима ему я подобрать не смог.

- Значит, ты приехал один, - произнесла бабушка, берясь за нож и вилку, когда Виситасьон удалилась.

Я согласно кивнул.

- А я мечтала повидать и твою семью, сыночек…

- Я совсем один, бабушка, - ответил я, чувствуя неловкость и стыд, какие всегда чувствуют дети, не оправдавшие надежд родителей, и поспешил сменить тему, - Кстати, бабушка, почему в своем письме ты не указала обратный адрес? Я голову сломал, пока вспоминал название озера и все прочее!

- Я как-то не подумала об этом, - пожала плечами старуха, - уверена была, что Элоиз укажет тебе маршрут.

- Мама умерла четыре года назад.

Повисла секундная пауза, после которой бабушка уронила вилку и внезапно разразилась слезами.

- Ох, крошка ты моя! – причитала она, протягивая мне через стол узловатую руку, - Совсем сиротиночкой остался! Как же это случилось?! Бедная моя доченька!

Реакция бабушки показалась мне настолько фальшивой, что по спине пробежал холодок. Возникла уверенность не только в том, что бабушка заранее знала, что мамы больше нет, но и в том, что я бы вовсе не получил приглашение, если бы она была по-прежнему со мной. Странные, недобрые мысли. Я заглянул ей в глаза. Они полнились мутными старческими слезами, подбородок дрожал. Я нехотя пожал ее руку. Что это за мысли? Откуда? Отголоски материнской истерии? Насаждаемая ею долгие годы паранойя? Или…

- Мама долго болела. Она… ну, она сама решила уйти..., - ответил я, отгоняя чувство, что этим признанием предал мать. Может стоило придумать онкологию или несчастный случай?

- Какое страшное горе, Пьерри! – бабушка достала из рукава платочек и промокнула глаза.