Канарейка для Ястреба. Реальная Жизнь.

Посиделки с домашним пирогом, тепло и радость от встречи, разговоры ни о чем, смех, горячий чай с имбирем и лимоном в честь праздника, и вера в лучшее, летающая в воздухе, наполняющая домашнюю атмосферу волшебством…

Мамы нет. Скатерть осталась. Хлипкий мир, где человек уходит навсегда.

После закрытой школы со всеми высокомерными снобами и вечным напрягом мой дом олицетворял собой прибежище, место, где я в безопасности. Где люди, которые любят и всегда должны быть рядом.

Оглядываюсь по сторонам. Все то же. Все так же. Но главного нет. Дом опустел. Стал чужим. Просто жилье, которое никогда не было нашим, просто съемная конура.

Когда-то я бредила мечтой вырваться, подняться, заработать и переступить порог собственного дома. Глупые мечты. Глупая, наивная Адель видела в своих мечтах, как держит за руку мать, и они входят в не очень большой домик, где перед самым входом разбит садик с дикими розами.

Ивет любила именно такие…

Слышу, как Эйрин, прощается с очередной соболезнующей соседкой.

— Упокой Бог ее душу… и Адель отмучилась вместе с Ивет… — вещает старуха.

Дверь закрывается. Эри подходит и грузно садиться на соседний стул. Так и сидим в молчании.

В ушах стоит страшный звон.

За последующие несколько недель я не вымолвлю ни одного слова. Я не буду плакать, практически перестану спать.

Боль потери будет ощущаться нестерпимой раной, разрывающей сердце и душу…

Однажды, обессилев, когда я провалюсь в глубокий сон. Мне придет странное видение:

Адский холод. Окна широко распахнуты. Я встаю с кровати. Воздух настолько холодный, что мне с трудом удается дышать.

Чем ближе подхожу к окну, тем нестерпимее становился изморозь, покрывающая все вокруг. Сердце замедляется, практически перестает биться в груди.

Слышу шум, похожий на шелест ветра, но, прислушавшись, до меня доноситься глухой голос Тайгера, наполненный небывалой болью и сожалением:

— Прощай Канарейка… Будь счастлива… Живи за нас двоих…

С трудом открываю глаза и вижу, заливающиеся слезами, лицо Эйрин:

— Очнулась… очнулась… — твердит она.

— Пить…

— Сейчас!

Через секунду Эри возвращается и садиться на кровать рядом со мной. Помогает залпом осушить стакан с холодной водой. Она долго гладит меня по волосам и напевает старую колыбельную, а моя душа омывается теплом и светом.

Жить. Я должна жить на зло всем невзгодам. Akuna Matata, черт возьми! Все зависит только от твоего отношения.

Глава 41

Музыкальная тема главы

Павла — Я ухожу…

Время летит. Дни скачут калейдоскопом, сезоны сменяют друг друга.

Работа на фабрике становиться спасением. Отвлекает.

Сигнал об окончании смены заставляет поднять голову и наткнуться на острый взгляд.

Хозяин фабрики. Здороваюсь и отвожу глаза первая.

Что-то на подсознательном уровне вызывает в нем омерзение, отвращение. Быстро собираюсь и выскальзываю на улицу.

Черный трак дожидается меня.

— Привет, золото мое. — короткий кивок в ответ и машина отъезжает.

Гринвуд привозит меня к себе домой. Укладывает на кровать, целует беспрерывно. Он обнимает меня, нависает сзади, откидывает волосы открывая татуировку на основании шеи и страстно целует вязь.

Берет меня со всей нежностью. Невероятный любовник, иногда, как сегодня, трепетный, нежный, осторожный. Кажется, что на волнах катаюсь, пока в меня проскальзывает его огромный конец.

Скользит языком, дует играет с сосками мозолистыми пальцами, ласкает лепестки, нащупав горошинку, заставляет забиться в сильных руках.

Спустя минуты после, слышу размеренный стук сердца и горячее дыхание на затылке.

Провожу практически бессонную ночь. Рассматриваю орлиный профиль, суровую линию бровей и вечную щетину на лице. Некрасивый — красавец. Грубый. Необузданный. Безбашенный. Заставляющий мое тело пылать и гореть в своей огненной страсти. В эти минуты единения мне кажется, что я живу, но…

То проваливаюсь в беспокойный сон, то выныриваю.

Полу дрема и ненавистные сине-зеленые глаза, которые следят за мной из темноты. Этот взгляд добивает меня в моих терзаниях.

Чувствую пальцы, легонько ласкающие лицо, нежные касания, словно бабочка по щеке порхает.

За секунду до того, как открыть глаза мое больное восприятие встрепенувшись, оказывается в далеком прошлом, где Тай обнимает меня и шепчет моему ускользающему сознанию признание, кажется, что чувствую горячие губы на виске и такие желанные слова:

— Люблю… тебя…

Сильный захват на шее и отсутствие кислорода. Кажется, что мне сейчас сломают хребет. Дрема молниеносно рассеивается, глаза распахиваются и перед собой я вижу грубое обветренное лицо Гринвуда с заострившимися чертами. Пылающий взгляд.

Смотрит прямо, а на дне зрачков обещание всех кар.

— Тааай, значит. — выплевывает, подобно ругательству, а я с ужасом смотрю в перекошенное яростью лицо.

Нечто темное, черное и жестокое проскальзывает и меняет мужчину, который так нежно имел меня часы назад.

Лицо становиться нечитабельным. Передо мной холодный профессионал, нажатием курка способный без сожалений отнять жизнь.

Клеймо ассасина в трущобах говорит именно об этом.