С радостью выскочил на свежий воздух. Как не крути, а в средневековье нормально дышать можно только вне дома. Отопление, освещение... кислородное голодание. И это... как же его... ин-там-кси-какац-и-я. Э-э-э... Я правильно сказал? - А! Интоксикация! Угарным газом и собеседниками.
Прелестный весенний день, мартовское солнышко, которое я, со своим ночным образом жизни, в последнее время так мало вижу. Под тёплыми лучами хотелось зажмуриться и замурлыкать...
- Отойдём.
Возле лестницы на двор стоял Михалко и исподлобья рассматривал меня. Редчайший случай - князь без свиты. Похоже, что слуг его ещё не освободили. Мимо пробегали во дворец и из дворца какие-то люди, и мы прогулялись несколько шагов по гульбищу в сторону.
- Слушаю.
Михалко несколько мгновений смотрел под ноги.
- Это моё дело.
Вскинул глаза, посмотрел прямо и, поняв, что я не уловил смысла его столь глубоко выстраданной и давно вынашиваемой фразы из трёх слов, объяснил:
- Это сватовство - для меня.
Я, честно говоря, как-то не врубился. Он что - большой любитель принцесс-малолеток?
Михалко продолжил:
- Это всё... принцесса, Иерусалим, Константинополь, басилевс, Крым, Степь, Гроб Господен... это всё, весь твой план - для меня. Не для него. Я могу это исполнить. Он - нет. Он слаб и глуп. Он всё провалит, испортит. Я знаю людей. И в Иерусалиме, и во Влахернах. Я уже воевал. И неплохо. Меня знают в Степи. Я - смогу, я - сумею. Сделать всё это. Он - нет. Безмозглый сопляк. За что не возьмётся - всё плохо.
Обгадил братца. Всеволода я уже знаю, имею представление о его возможностях, талантах. А твои слова... характеризуют тебя самого. Не лучшим образом.
- Что ты хочешь конкретно?
Михалко дёрнул губами и носом. Будто учуял дурной запах, смрад. От меня? От себя? От своих... поползновений?
- Чтобы ты пошёл к... к Государю. И сказал, что послать свататься нужно меня. Потому что - я лучше. Я смогу спасти Иерусалим, он - нет.
Его глаза, прежде упёршиеся взглядом куда-то на уровень второй пуговицы на моей груди, твёрдо глянули прямо.
- Нет.
Снова характерное дёрганье носом и верхней губой в крайнем раздражении, снова уведённый в сторону взгляд.
Я ему неприятен. Крайне. Ему противно меня видеть. Просто стоять рядом. А уж просить о чём-то... подленько, за глаза, хаять брата, пытаться отобрать возможность славы, власти, чести.
- А если я... если до басилевса дойдёт, всё то, о чём вы тут...? И то, что ему не следует знать? Твоя игра развалится.
- А твоя клятва? Прах и мусор?
Вот кто бы сомневался. Слишком многие изменяли здесь клятвам. Слишком наглядны успехи изменников. Один из немногих, сохранивших верность, вынужден присягать своему врагу под презрительными взглядами более шустрых, раньше переметнувшихся. Более успешных. Более предатливых. Опередивших.
"Отстающий" способен учиться. Предательству.
Умный. Теперь бы снова научить верности.
- Ты забыл, что эта "игра" называется "спасение града господнего". Если ты допускаешь для себя возможность помешать такой "игре", то можно ли оставлять тебя "в числе живых"?
Да, сказанное - смерть. Дело не в том, что меня волнует предполагаемый им вариант шантажа. Если пересказать такое Боголюбскому, то тот, наплевав на всё, и на свои собственные принципы, срубит ему голову. Собственноручно, на первом же попавшемся бревне.