Кандалы

Дальнейшее препирательство было бесполезно. Подполковник черкнул расписку, тщательно обвязал рукопись бечевкой и, элегантно раскланявшись, вышел с малиновым звоном шпор. Клим почти без чувств повалился в кресло. Сердце до боли тяжело колотилось в его сухощавой груди.

Пропала книга, а была
Совсем готова — вдруг пропала! —

вспомнились ему стихи Некрасова.

* * *

Время было тревожное, кипучее. Газета не снижала революционного тона, а, наоборот, повышала его. В городе шли повальные обыски и аресты.

«Рыжий Кирилл» казался неуловимым не только для полиции, но и для всех, кто хотел его видеть. Он появлялся чуть ли не одновременно в десяти местах ежедневно. Поймать его для делового свидания можно было только случайно. Постоянной квартиры не имел или имел их несколько, сам не зная, в которой и когда будет ночевать. Чтобы не обращать на себя внимания, принял вид буржуя: отпустил рыжую окладистую бороду, ходил в пальто с бобровым воротником, в высокой каракулевой шапке. Чаще всего его можно было застать утром в его рабочем кабинете, куда со всеми предосторожностями шмыгали тонконогие барышни, рабочие, мальчики и прочие люди, приносившие ежедневный материал для газеты.

Климу повезло: он застал в кабинете не только Кирилла, не снимавшего ни шубы, ни шапки, но и целую компанию: в маленькой комнатешке, заставленной тремя письменными столами, с телефоном на одном из них, сидели Кирилл, Солдатов, Ирина, располневшая жена Солдатова Антонина, рабочий Альбрехт и мужик в поддевке, чернобородый, широкоплечий, солидного вида, которого он видел впервые и очень заинтересовался им, когда узнал, что это и есть Лаврентий Ширяев, о котором так много ему говорили.

— Давно не видела вас, Клим! — Антонина крепко пожала ему руку, — зато читала ваши фельетоны! Хороши-то они хороши, но мне больше нравятся ваши юношеские стихи: молодая душа-то была! Помните?

Брат, не любуйся ты ночью прекрасною —
Даром восторги твои пропадут,
Лучше заплачь над страною несчастною,
Где похоронные песни поют!

— Ну, теперь таких песен не слышно! Разве что приходится иногда петь «Вы жертвою пали», — заметил Кирилл.

— Вот тюремный материал! — кладя бумажку на стол, сказала Ирина. — В тюрьме расстреливают!

— Да, — подтвердил Альбрехт, — накрыли партию оружия… арестованных масса. Нужно двинуть, наконец, боевые дружины, но мешают партийные несогласия!

Кирилл нахмурился:

— Все еще есть сторонники мирного соглашения!

— Без вооруженной борьбы не обойтись! — тихо проговорил Лаврентий и добавил, вставая: — Так что же сказать восемнадцати волостям?

— Готовьтесь! — решительно сказал Кирилл. — Начнем, если только наш комитет не арестуют! Ты, Вася, здесь останешься! — обратился он к Солдатову, — при телефоне будешь! Чуть что — созвонимся! В больнице тебя заменит Антонина!

Лаврентий пожал всем руки и вышел сумрачный.

— Ну, что — воротился? — с улыбкой спросил Кирилл, — кончена ссылка?

— Да! Кончена! — хмуро ответил писатель, — только вчера обыск у меня был!

Кирилл остановил на нем свой рассеяный взгляд, словно оторвался от постоянной мысли, течение которой боялся потерять.

— Обыск? — встревожился он, — нашли что-нибудь?

— Ничего! только рукопись романа взяли, а ее уж принял Ильин, аванс перевел!

— А ты знаешь, — строго перебил Кирилл, — на нас теперь облава идет, осторожнее будь!

Кирилл поднялся из-за стола. Все замолчали и встали. Клим почувствовал на себе общие безмолвные взгляды, полные странного выражения.

Всех заставил повеселеть Альбрехт, — прозаично и ядовито продекламировав:

Ходит птичка весело
По тропинке бедствий,
Не предвидя от сего
Гибельных последствий!

Клим, возвратясь домой, остолбенел: книжный шкаф был пуст. Хозяйка, толстая добродушная мещанка, плакала:

— Приехали еще с утра, энтот ужасный, на татарина похож, которого Таторкой вчерась полицейские называли. Я не давала увозить без хозяина, а он только посмеялся: «Приказано!» — и увез!

Телефона в доме не было. Клим взял извозчика, поехал в жандармское управление, но подполковника там не оказалось. Про Мандрыгина сказали, что он уехал и не скоро вернется. В учреждении происходила какая-то суматоха.

Рукопись так и не возвратили. От Ильина пришла телеграмма: «Высылайте рукопись». Клим впал в мрачное отчаяние. Если бы жандармы задались целью парализовать его литературную деятельность — они не могли бы придумать более верного средства, чем то, которое применили к болезненно-впечатлительному, мнительному художнику, пылкая фантазия которого в этом отношении являлась его недостатком. Он почти ничего не давал в газету. Ему казалось, что жандармское управление ведет с ним какую-то игру в молчанку и явно уклоняется от объяснений. Вдруг недели через две, днем, опять нагрянули с обыском в новом составе. По окончании обыска Клима препроводили в тюрьму.