Кандалы

Дед Матвей из скупости редко нанимал пришлых работников, работал с семьей даже по ночам. С лукошком через плечо, без шапки, нашептывая что-то, раскидывал семена полукругом. Яфим пахал плугом, запряженным четырьмя лошадьми, а маленький Лавруша уже умел ходить за бороной. Над пашней вились грачи, влажная жирная земля тяжело прилипала к лаптям — трудная, утомительная работа: допотопный плуг надо было держать на руках и на ходу счищать с лемехов железной лопаточкой налипшую сырую землю, ноги подвихивались между пластами взрытой земли, а грудь и горло надрывались от непрестанного крика на лошадей.

С ближнего поля к вечеру возвращались домой, но когда уезжали на дальний участок, то жили в поле, в шалашах, всю неделю и только в субботу на воскресенье приезжали домой — в грязи, в пыли, черные, как негры; поэтому каждую субботу обязательно топились «по-черному» бани, стоявшие на задах деревни. В воскресенье вся деревня сладостно и долго спала.

Деревня стояла над высоким обрывом, под которым, может быть, в давние века протекала Волга, но потом отошла на несколько верст, так что под обрывом образовалась луговина, а за нею в полуверсте бежала речонка Постепок, маленькая, как ручей, густо заросшая около берегов осокой и пловучими водяными цветами.

Через Постепок переезжали по маленькому, вечно грязному мостику или гати, устроенной из набросанных сучьев и навоза, — и тотчас же начинался дремучий дубовый лес, шумевший своим торжественным и таинственным шумом.

Весной Волга затопляла весь лес, подходя вплотную к самой деревне, и тогда можно было плавать на лодке в лесу, стоявшем наполовину в воде.

По праздникам затопленный лес наполнялся лодками с девками и парнями в ярких кумачовых нарядах, песнями, звуками гармошки и смехом.

Когда вода сбывала, в лесу оставались озера, и одно из них — самое большое, овальное, как зеркало — окруженное лесом, погрузившим в него свои зеленые ветви, было излюбленным местом купанья у ребятишек, целые дни пропадавших в лесу. Озеро это называлось Ситцевым.

После половодья в лесу и на лесных полянах быстро появлялась буйная растительность: трава вырастала по пояс, было много дикого лука, столбунцов, щавеля и ароматных ландышей. Девки и бабы в праздники толпами ходили за луком, щавелем и цветами, возвращались домой с песнями. В лесу не умолкая куковала кукушка, орали грачи и щебетало на все лады разнообразное птичье царство.

Под троицу все были на ближнем поле. Жена Яфима, Анна Ондревна, с его сестрой Машей, матерью Вукола, с весны гостившей у отца, топили баню. Изба была заперта на висячий замок. От околицы то и дело проезжали возвращавшиеся с поля, но весенний вечер, совершенно беззвездный, был так темен густой и влажной темнотой, пыльная дорога так мягка и беззвучна, что только по легкому побрякиванию сбруи можно было догадаться, что кто-то проезжал от заскрипевших ворот околицы, и лишь чуть заметное пятно двигалось по дороге.

Вот побрякивание приблизилось к избе, из тьмы едва заметно выделилась низкая пологая дуга и телега с лошадью, беззвучно трусившей по густой, ползучей мураве. Из телеги вылезли две тени — женская и детская.

— А мы здеся! — закричал из тьмы детский голос.

Женская тень подошла ближе и ахнула радостно: на завалинке сидел Елизар. Вукол и Лавруша, хихикая, сцепились и не то плясали, не то боролись во тьме.

— Сидим да ждем! — сказал Елизар вставая. — Никого дома нет!

— Эка! — вздохнула бабушка, — две бабы дома! баню, чай, топят! Ребятишки, покличьте, сбегайте за ними! Ах вы, родимые!

Елизар растворил скрипучие ворота, ввел Чалку во двор, принялся распрягать лошадь. Бабушка помогала.

— Не трудись, Елизарушка, мужики сейчас подъедут!..

Пришла Маша с ключом, прибежали ребятишки, за ними молодайка Ондревна… Отперли избу, вошли. Молодайка зажгла не лучину, а жестяную семилинейную лампу, предварительно почистив стекло ершиком.

— Лампу завели! — удивился Елизар.

— А как же? — засмеялась бойкая Ондревна. — Чай, всё лучше лучины-то!

— Она у нас всякие новости завела! — добродушно отозвалась бабушка из чулана.

На окнах стояли в горшках цветы с лесенками из лучинок, цвели алыми и лиловыми колокольчиками. Пол был чисто вымыт, выскоблен, изба как будто повеселела.

— Что значит молодая-то хозяйка! — пошутил гость.

— Дай бог! — сказала бабушка, расстилая столешник. — А мы и рады! Дедушка спервоначалу ворчал, а теперя и самому ндравится! Ничего! как говорится, знайка незнайку учит! Добрая жена дом сбережет, а худая рукавом растрясет!

— Муж возом не навозит, что жена горшком наносит! — заметил Елизар.

— Надолго ли к нам, Елизар?

— Стриженая девка косы не заплетет!

— Как дела-то? — тихо спросила Маша.

— Дела — как сажа бела! Ничего! Нашим козырям все под масть! После скажу!

Вукол рассказывал о своих путешествиях с отцом на большущем пароходе с вот такими красными колесами, с черной трубой, из которой идет дым и бывает такой свист, что оглохнешь! О том, как они были в городе и какие там, высокие дома: если десять изб поставить одну на другую — и то мало!