Каникулы в Чернолесье

Он повернул планшет ко мне. На экране я увидел его черно-белую фотку. На ней он был совсем молодой, лет двадцати, в советской военной форме старого образца. Дело было зимой: шинель на нем выглядела задубевшей и к тому же покрылась инеем. На пряжке ремня красовалась звезда, на черных погончиках блестели две буквы: ВВ. Ушанка была заломлена на затылок, в зубах торчала толстая сигарета. Герман беззаботно улыбался.

— Это я перед дембелем, — сказал он. — Полтора года зону охранял.

— Зону? — удивился я. — Зону контакта?

— Какого еще контакта? — теперь уже не понял он. — С инопланетянами? Брось. Зона, друг мой, это зона. Чего тут объяснять. Все по закону: одни сидят, другие их охраняют. Видел, у нас на заборе проволока натянута, под электричеством? Это я оттуда идею позаимствовал…

Он повернул планшет, поглядел на себя, усмехнулся.

— Там-то я и встретил старину Гройля, — сказал он. — Только тогда он звался иначе. Заключенный Федор Сморкович. Это для охраны. Для блатных — Фюрер. А мужики его и вовсе упырем звали… Простых людей не обманешь.

— Блатные? — переспросил я. — Мужики?

— А, неважно, — махнул он рукой. — Народные термины. Не бери в голову. Короче, я молодой был, солдат-срочник во внутренних войсках. Служил в охране, а Федя Сморкович срок за контрабанду доматывал. Иногда пересекались. Вот они, зэки, допустим, на работу идут, мы их конвоируем. Или стоят они во дворе на перекличке, а мы по периметру, на вышках с автоматами… Я его запомнил: длинный он был, тощий, да и взгляд у него уже тогда был… пронзительный… да и он меня тоже приметил. Так уж вышло, что скоро пришлось нам столкнуться уже нос к носу. И вот ту встречу я на всю жизнь запомнил.

Он посмотрел на меня со значением.

— Дальше слушай. Вот я уже свои два года оттрубил, по весне на дембель целился, как вдруг случилась в лагере заварушка. Бунт. Подробности не скажу, не помню, да тебе и знать не надо. Просто одним прекрасным утром заключенные в отказ пошли. Работать отказались, в бараке заперлись, ну и все такое прочее. Стали мы их прессовать, да не слишком удачно, — тут он криво усмехнулся. — И начался тут ад и светопреставление. Хозблок горит, люди туда-сюда бегают, уже не поймешь где кто, зэки голые по пояс, все в татуировках, как эти… как викинги… Охрана с вышек куда попало стреляет…

— А ты где был? — спросил я.

— А я, стыдно сказать, в лазарете с вечера припухал. Животом мучился, вот как ты вчера… Короче, слышу, дело худо. Выхожу из санчасти, стою на пороге, за косяк держусь, понять ничего не могу… бой в Крыму, все в дыму… и тут этот Федя мне навстречу как выскочит… я его даже без телогрейки сразу узнал… он хоть и фраер, по-ихнему говоря, а глаза у него всегда были, как у мокрушника. Ну, как у убийцы. Причем у такого, который убил десятерых, но не попался ни разу. Понимаешь?

Он помотал головой, будто и сейчас видел эту картину.

— Ну и вот. Выходит он из этого дыма прямо на меня, с железным прутом в руках… не поверишь, я даже не испугался. В двадцать лет даже помирать не страшно. Только подумал: здравствуй, жопа, новый год…

Я хмыкнул. Звучало это совсем как заклинание.

— И только я так подумал, — продолжал дед, — как вдруг все поменялось. Ты теперь понимаешь, о чем я? Думаю, понимаешь. Произошло… ну, это самое. Весь мир остановился. Я как оглох. Ни выстрелов, ни криков не слышу, да и по сторонам не смотрю, только вижу его морду напротив. В волчьем виде я его тоже сразу узнал. Стоит, лапы расставил, вот-вот бросится. Но не спешит.

«Ну что же, здравствуй», — говорит.

«Заключенный Сморкович?» — это я по привычке спрашиваю. А он только скалится. Смеется.

«Зови меня проще, — говорит. — Гройль. Я с некоторых пор себе такое имя взял. Из старых страшных сказок. А тебя я знаю, ты Гера Волков».

«Ефрейтор Волков, — говорю. — Обращайтесь по форме».

«Забудь, — говорит он. — Забудь хоть на минуту свой жаргон советский. Самого-то не тошнит?»

А меня, Серега, накануне ох как тошнило. Ох, как тошнило. И первое, что я подумал — что это у меня от таблеток наступили глюки. Ну, то есть галлюцинации.

«На это и не надейся», — это он мне отвечает. Будто слышит.

«Разберемся», — говорю я, да стараюсь погрубее. Все же в охране два года служил, да и ефрейтор — это вам не новобранец.

«Ой, дурак, — это он как будто усмехается. — Ой, дуралей. Хотя по первому разу со всеми бывает. Ты же сейчас в первый раз перекинулся, так ведь?».

«Ты о чем», — спрашиваю.

«О чем, о чем! О превращении, конечно».

«Хватит умничать, — говорю. — Я и слов таких не знаю. И вообще, мне все это кажется. Я проснусь, и все пройдет».

«Проснешься?»