Каникулы в Лондоне

Обернулась — словно бросилась за спасательным кругом, и столкнулась с его глазами.

И поняла — это правда.

Боль в глазах нельзя сыграть даже гениальному актеру.

— Я не хотел тебе говорить, — хриплым голосом произнес он. Так сообщает смертельный диагноз пациенту его лечащий врач: «Ничего не поделаешь. Готовьтесь к худшему».

А это худшее уже наступило. И эта девочка, которую я видела всего один раз, но которая сумела занять в моем сердце так много места, мертва. Чего я ждала? Почему не попробовала ускорить этот процесс подготовки? Почему хотя бы не навестила её снова в Центре? Мечтала прийти, подобно фее, с подарком: вот твоя мечта — вуа-ля! О чем только думала? Ведь у этой девочки каждый день был на счету. И этот счет завершился. Сколько ей было? Восемь? Она ведь только начала жить… и… и всё. Всё — что она видела в жизни: боль и палаты в Центре, такие же, как она детишки, нуждающиеся в особом уходе, капельницы и процедуры, бесконечные уколы изо дня в день, редкие праздники, отсутствие родительского тепла…

Я едва нашла в себе силы сдержать рвущиеся наружу рыдания.

Я не хотел тебе говорить…

Думал, я никогда не узнаю? Не спрошу об этом? Забуду?

Растерянный взгляд и замершая рука со стаканом горячего кофе. Теперь эта картинка будет преследовать меня каждую ночь.

Я выдавила из себя лишь одно слово:

— Когда?

— 30 декабря.

Значит, уже восемь дней…

Почему мне никто не сказал?

— Энн, — наконец произнес Ларри мягко.

От этого звука его голоса я отмерла, вернулась в реальность. Медленно повернулась и направилась к выходу мимо него.

Он не хотел меня отпускать. Стал у двери.

— Куда ты?

— Тебе нужно на репетицию, — я не нашла в себе сил даже глаза на него поднять. Не дожидаясь, пока он успеет хоть что-нибудь предпринять, открыла дверь и ускорила шаг.

Не хочу, чтобы меня останавливали. Чтобы ко мне лезли. Не хочу.

Странно, что смерть совершенно незнакомого мне человека — ребенка, которого я видела лишь однажды, так на меня повлияла. Наверное, потому, что это первое моё осознанное столкновение с настоящей потерей.

Когда умер дедушка, я была еще слишком мала. Бабушка умирала медленно и была уже в достаточно пожилом возрасте, так что её смерть была ожидаемой. А тут... Маленькая девочка, жить бы да жить…

Мы родились в разных странах и могли никогда не встретиться. Когда я ходила к ней в гости, если можно так выразиться, она еще была полна сил и желания жить, в ней было столько детской непосредственности и искренней радости несмотря на всё, что пришлось пережить. И вот теперь, в двадцать три года я ощутила всю боль и смысл обжигающе-резкого слова «никогда». Не в этой жизни. А что в другой — неизвестно.

Конечно, и эта рана затянется, боль утихнет. Её не сравнить с тем, что чувствует бабушка Роззи, врачи в Центре, на чьих руках с незавидной регулярностью умирают дети. Можно ли привыкнуть к этому чувству потери? К детскому крику от боли и мук, которые и взрослому стерпеть не под силу? Постоянно делить чужую скорбь? Или не подпускать близко к сердцу? Но возможно ли быть настоящим врачом, и не чувствовать чужую боль? Возможно ли быть человеком, и ничего не чувствовать по отношению к другим людям?..

Так уж получается, что со временем мечты разбиваются о жесткую реальность, неверие и закрытые двери. И глаза всё реже смотрят в небо, куда так хотелось, и всё чаще — под ноги: как бы не споткнуться в очередной раз.

Осколочков в сердце всё больше, а безрассудности всё меньше. Всё реже хочется пробовать что-то новое «на ощупь», всё чаще прислушиваешься к здравому смыслу. И мир раскрывается с разных сторон. Не только с хорошей. И надо не сойти с ума и остаться до конца человеком.

Сложная это наука — жить. И не всегда понятная. Без книжек и учебников. И по примеру других не получится, у каждого свой путь.

Телефон в рюкзаке завибрировал.

Ларри.

Сброс.

Не сейчас. Прости меня, Ларри…

Я не знаю, что будет с нами через месяц, через неделю, завтра…

Я просто хочу побыть одна. Потому что я совершенно потерялась в этой жизни.

Лондон словно чувствовал моё настроение. Хмурый, ветреный, словно нахохлившийся воробей. Прохожие спешили укрыться в метро, поглядывая на небо. У меня не было зонта, но мне было абсолютно безразлично, будет дождь или нет. Такое ощущение пустоты и безнадежности…

Пустоты? Но если есть скорбь и тупая боль, значит, это не пустота?

Я дошла до спуска у Темзы и некоторое время простояла на холодном ветру, не беспокоясь о том, что снова могу заболеть. Разве это важно по сравнению с…

Слезы всё-таки вырвались на свободу и мигом застили глаза.

Мне хотелось кричать, но я яростно сжимала рот, осмеливаясь лишь стоять и плакать. Незамеченная никем. Одинокая. Одна…

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем я, засунув наушники в уши и настроившись на плейлист с грустной классикой, отправилась домой.

Сил совсем не было.

Ближе к девяти вечера снова раздался звонок от Ларри. На этот раз я нашла в себе силы ответить.

— Как ты? — было первой его фразой. И в голосе было столько сочувствия. Совсем не как у того Ларри, с которым мы познакомились когда-то в аэропорту.