– Но здесь! Посмотри. Старый дом, эти столбы – предшественники контрфорсов. Хотя готику в Италии совсем не жаловали!
– А как же Миланский собор?
– Исключения подтверждают правило.
Инга давным-давно не видела его таким. Макс редко мог просто болтать, обычно – в дороге, если не находилось иных, более важных дел. Но Рим оказывал свое незаметное влияние, приблизительно как животворящий крест. Тут не было привычного окружения, перед которым нужно вести себя прилично, только Инга, а она – ценный сотрудник, верная служительница. Почти предмет мебели.
Нет, она не занималась самоистязанием, просто трезво смотрела на вещи. И эта идея с поездкой в Рим тоже не имела под собою тайных надежд, что Макс наконец-то прозреет и увидит, кто рядом с ним. Это глупо, так полагать после стольких лет. И такие вещи не вершатся в одночасье. Здесь не Голливуд, здесь жизнь дергано-реальна, кино, которое тебе показывают, ты можешь контролировать лишь иногда, хотя контрол-фрик Макс полагает иначе. Ну, бог с ними, с чужими заблуждениями.
Но Инга любила Макса, а человеку, которого любишь, хочется сделать добро. Если Рим ему поможет, хотя бы просто отдохнуть, – это уже прекрасно, пусть ходит, пусть болтает, его всегда интересно слушать, с ним любопытно спорить, он умеет так выстраивать аргументы, что выигрывает почти всегда. Инга училась у него и этому – и с каждым разом споры становились занятнее и занятнее.
Так, зигзагами, и дошли до Пьяцца Навона.
Тут Макс остановился у фонтана, пробормотал:
– Четыре реки Бернини… – и долго не хотел никуда идти. Стоял, сунув руки в карманы, просто смотрел на воду.
– А ведь Бернини могли не дать его сделать, – заметила Инга.
– Не могли. Его гений бесспорен, и Папа не устоял.
– Как жаль, что временами интриги не дают таланту проявить себя в полной мере.
– Не в этом случае[5]
.Яркие, брызжущие струи вырывались из скрытых под скульптурами труб, вода с плеском летела в беломраморный бассейн, отражая небо и качая бирюзовые блики; на бортике сидели люди, болтали, смеялись, солнечный жар гладил им руки и щеки. Инга подошла к фонтану и окунула в воду ладони – прохлада коснулась кожи и осталась на ней, даже когда Инга подняла руки.
– Не боишься, что там грибок какой-нибудь в воде? – лениво сказал издалека чистюля Макс.
– Ну ты и загнул, – покачала головой Инга. – Отсюда, наверное, даже пить можно.
– Я бы не рисковал.
– Где это ты грибок в городских фонтанах видел?
– Рассказывали добрые люди, что у нас в Москве в некоторые фонтаны руки лучше не совать. А также в Версале в воду не лазить. Болото там.
– Все это дикость и суеверия.
– Ну, подай заявку в вышестоящие инстанции, чтобы меня сожгли за ересь на костре.
– Ты опоздал на несколько веков, Макс.
– А ведь мы в городе, откуда это все распространилось, – задумчиво проговорил он и взял Ингу под руку. Они медленно пошли по площади. – Вся эта христианская… маета.
– Я знаю, что ты атеист, но давай не будем вести теологических бесед, хорошо? Это мутная область, в которой все всегда со всеми не согласны.
– В этом соль, Инга. Почему люди, которые создают такие вещи, как собор Святого Петра, никак не могут договориться между собою, чтобы верить во что-то доброе и не резать глотки? Почему пришедшие варвары, увидев великолепие Рима, самым лучшим вариантом сочли его уничтожение – и лишь многие годы спустя научились пользоваться его дарами? Да и научились ли… Эти варвары никуда не делись. Почему христианство, милосердная религия, жаждущая очистить мир от скверны, так скверно справляется с этим вопросом? Извини за каламбур. Почему мусульманский мир идет на нас войной? За территории и сферы влияния? Есть же невидимая война, взгляни хотя бы на Париж, который заполонили арабы. Можно и так ведь, а? Но нет, веками эта беготня, башни-близнецы, осуждение гомосексуализма, аборты то духовны, то нет, и не поймешь ничего в том, как люди воспринимают веру… Проще атеистом быть.
– Ого, – сказала Инга, – тебя, видимо, близость Ватикана нервирует.