Кант. Биография

И хотя история этой болезни восходит еще к античности, ипохондрия была особенно модной болезнью в XVIII веке – последний писк моды среди интеллектуалов[610]. На протяжении «большей части своей истории она была связана с меланхолией, которая, будучи одной из четырех склонностей личности, считалась обычным типом темперамента»[611]. Роберт Бёртон в своей знаменитой книге «Анатомия меланхолии» 1621 года различает разные типы меланхолии, и «гипохондрическая меланхолия» – всего лишь один из типов. Он утверждает, что ее источники – «кишечник, печень, селезенка или еще пленка, называемая брыжеечной», и она называется также «меланхолией, вызванной ветрами, ее-то Лауренций как раз и подразделяет на три подвида в зависимости от названных выше трех органов – гепатитной, селезеночной или желчной и брыжеечной»[612]. Труд Бёртона был, очевидно, одной из любимых книг Гамана, и Кант, вероятно, тоже о нем знал. По крайней мере, «ипохондрические ветры» из «Грез духовидца» и статьи «Опыт о болезнях головы» говорят о том, что он был знаком с этим понятием. К концу XVIII века ипохондрия стала одним из самых обычных расстройств, поражающих людей любой социальной страты[613]. Неудивительно, что Кант считал, что тоже от нее страдает. И он был не один, поскольку Гаман и Краус тоже признавались в ипохондрии.

Джеймс Босуэлл и Сэмюэл Джонсон тоже от нее страдали. Действительно, совет Джонсона Босуэллу похож на совет Канта самому себе: «постоянно занимать свой ум, много упражняться, жить умеренно, особенно стараться не выпивать по вечерам». Ипохондрия могла быть и просто воображаемой болезнью, но зачастую вовсе таковой не была. Неверно было бы считать ее лишь заболеванием ума. Кант тоже так считал. Да, ипохондрия имеет дело с фантазией и во многом основана на причудах больного, но это злой «недуг, который, где бы ни находилось его главное место, блуждает, вероятно, по его нервной ткани в разных частях его тела. <…> этот недуг стягивает своего рода меланхолический туман преимущественно вокруг местонахождения души», вот почему пациент находит симптомы почти всех болезней, о которых он только ни услышит, вот почему он любит говорить о своем нездоровье и читать медицинские книги. И все же в обществе «на него незаметно находит хорошее настроение, и тогда он много смеется, с аппетитом ест и, как правило, имеет вид вполне здорового человека»[614]. Если его вдруг настигает какая-то странная идея, из-за чего он может не к месту рассмеяться в присутствии других, или «если разные мрачные представления возбуждают в нем сильное стремление сделать что-то дурное – стремление, осуществления которого он сам опасается и которое никогда не переходит в действие, то состояние его во многом сходно с состоянием помешанного, хотя большой беды в этом еще нет. Болезнь эта не имеет глубоких корней и, поскольку она касается расположения духа, проходит или сама собой, или благодаря принятым лекарствам»[615]. Кант знал, о чем говорит. В самом деле, утверждая, что ипохондрия имеет и физиологическую, и психологическую составляющие, он, кажется, говорил о себе.

Кант испытывал не просто смутное чувство неудобства, усиленное тревожными мыслями. Дело было не только в том, что он был расположен считать себя больным, хотя это могло быть вовсе и не так; в основе этих чувств была физиологическая подоплека. Переживания и ощущения, которые граничили «с отвращением к жизни», таились по меньшей мере в его разуме, а также, вероятно, и в реальности, и были связаны с узкой грудью, затруднявшей дыхание и работу сердца. Он страдал от легкой формы сколиоза, искривления позвоночника. Его мышцы всегда были слабыми и неразвитыми, а кости чрезвычайно хрупкими. Он быстро уставал. Позже (в 1778 году) он говорил, что никогда не болел, но и здоров никогда не был. У него было «слабое здоровье». Единственное, что поможет ему справиться с таким хрупким состоянием, утверждал он, это «определенная равномерность в жизни и в тех вопросах, о которых я размышляю»[616].