Кант. Биография

Мы не знаем точно, когда Кант и Грин познакомились, но произошло это в какой-то момент до 1766 года, возможно уже в 1765 году. В 1766 году, когда Грин отбыл по делам в Англию, Шеффнер написал Гердеру: «Магистр [Кант] теперь постоянно в Англии, потому что там Руссо и Юм, о которых ему иногда пишет его друг г-н Грин»[626]. Через две недели он рассказал Гердеру несколько анекдотов о Юме и Руссо, источником которых, очевидно, были письма, которые Кант получал от Грина. Было сказано, что Грин и Кант познакомились во время Американской революции и что их отношения начались с горячего спора о ней. Кант принял сторону американцев, а Грин – англичан[627]. Конечно, это не может быть правдой, хотя не исключено, что они поспорили о более раннем событии, в конце концов приведшем к Американской революции, а именно о Гербовом акте 1765 года. Подписание акта привело к восстаниям в Бостоне и других местах уже в августе, что вынудило британский парламент отменить его в том же году[628]. Это означало бы, что знакомство Грина и Канта состоялось летом 1765 года. Точно известно, что к 1766 году они были близкими друзьями; и по крайней мере с того времени Кант постоянно и очень регулярно ходил в гости к Грину. Регулярность Канта объяснялась, вероятно – по крайней мере поначалу – больше пунктуальностью Грина, чем самого Канта, потому что говорили, что соседи сверяли часы, завидев, как Кант уходит от Грина по вечерам: визит оканчивался ровно в семь.

Несколько историй иллюстрируют, сколь строго Грин придерживался своих правил и обещаний. Говорят, что Кант и Грин однажды договорились совершить на досуге поездку в запряженном лошадьми экипаже за город в восемь утра. Грин ждал Канта уже без четверти восемь и ровно в восемь отправился в путь, хотя того еще не было видно, а когда по пути он его встретил, то просто проехал мимо, хотя Кант отчаянно махал, чтобы тот остановился. Поступить так было бы противно максимам Грина. Персонаж комедии Гиппеля, прототипом которого послужил Грин, высмеивает своего будущего зятя, потому что тот «встает, когда ему вздумается – в семь, восемь, девять, потому что у него нет, как у других честных людей, кофейных и чайных дней. Нет! Он и за полчаса едва ли знает, будет он пить чай или кофе. А обедает он, когда проголодается.» А себя хвалит: «Я встаю не потому, что выспался, а потому что шесть утра. Я иду есть не потому, что голоден, а потому что часы пробили полдень. Я иду в постель не потому, что устал, а потому что уже десять вечера»[629].

Магистр, один из персонажей пьесы, возражает: неправильно думать, «что ученые труды пишутся по тем же правилам, что и письма купцов, которые следует писать, потому что сегодня день для корреспонденции. Диссертация – черт побери! – это не банковский вексель. Для таких работ нельзя придерживаться часов»[630]. Кант, вероятно, в то время все еще мог бы согласиться с магистром, но мало-помалу он учился писать философские труды так же, как банковские векселя, и назначал часы для работы за столом.

Они сблизились, и влияние Грина на Канта нельзя переоценить. Как и Кант, Грин любил Юма и Руссо. «Связь с очень оригинальным и честнейшим англичанином Грином, конечно, оказала немалое влияние на образ мыслей Канта и особенно на изучение английских авторов»[631]. С Функом Кант любил играть в карты, ходить в театр и на концерты, развлекаться. Он был горожанином. Вскоре он бросил играть в карты, чтобы угодить Грину[632], а в театр ходил все реже, пока к концу жизни совсем не перестал. У Грина совершенно не было музыкального слуха. Так, он мог отличить поэзию от прозы только по расположению текста на странице, и его сбивал с толку этот способ печати стихов. Кант, «по крайней мере в молодости, с удовольствием слушал хорошую музыку». Он бросил и эту привычку[633]. Боровский часто противопоставляет в своей биографии то, что Кант делал «прежде», тому, что он делал (или лучше: чего не делал) «позже», отмечая глубокие изменения, произошедшие после 1764 года. Элегантный магистр, ведущий несколько беспорядочный и непредсказуемый образ жизни, стал человеком принципа, чья жизнь чрезвычайно предсказуема. Он все больше и больше походил на Грина. Кант постепенно перенимал образ жизни Грина – по крайней мере, так может показаться. Дни водоворота светских развлечений подходили к концу, – не вдруг, но постепенно: максима за максимой.

Они полностью друг другу доверяли, делились друг с другом всеми мыслями и чувствами. Однако их дружба, по крайней мере если верить самому Канту, опиралась не на «одно лишь чувство», а на «принципы». Это была «моральная» дружба, а не просто «эстетическая»[634]. Взгляд Канта на максимы как необходимые компоненты для построения характера был, по крайней мере отчасти, обязан образу жизни Грина. Неслучайно в лекциях по антропологии, где Кант говорил о максимах, он часто утверждал, что у англичан самый твердый рассудок. Он и сам полагался на суждения своего английского друга.