Кант. Биография

С хрупким телом была связана большая чувствительность. Он говорил о своих «чувствительных нервах». Так, на него чрезвычайно влияло малейшее изменение в обстановке, поэтому он был очень внимателен к нуждам своего тела с раннего детства. Беспокойство о хорошем самочувствии естественно вело к беспокойству по поводу всего остального. Кант был беспокойным человеком, но тревога или беспокойство, которые причиняют страдания, не являлись – и не являются – безвредными. Стремление Канта преодолеть их, сосредоточившись на текущих делах, кажется сегодня столь же уместным, как и тогда. Размышлять о таких беспокойствах и тревогах означает только усугублять их и таким образом разрушать себя. Режим Канта был, возможно, простой и бесхитростной формой душевной гигиены, но небезынтересен тот факт, что Кант посчитал необходимым ею заняться. Этот подход был рожден необходимостью, а не безделием. В долгосрочной перспективе заниматься делами, отвлекающими от тревоги, кажется весьма продуктивным. По крайней мере, для Канта это было так. И не так уж это и непривлекательно. Джордж Бернард Шоу однажды сказал, что «подлинная радость жизни» – «отдать себя цели, грандиозность которой ты сознаешь, израсходовать все силы прежде, чем тебя выбросят на свалку, стать одной из движущих сил природы, а не трусливым и эгоистичным клубком болезней и неудач, обиженным на мир за то, что он мало радел о твоем счастье». Новый характер Канта был рожден из подобных размышлений.

Благодаря этой революции стали возможными дальней – шие достижения Канта, она стала также ядром его зрелой философии. Это не означает, что Кант «механически упорядочил» свою жизнь и поэтому смог создать свои основные труды. Позже, то есть около 1775 года, когда ему было за пятьдесят, он забеспокоился, хватит ли ему времени закончить то, что, как он тогда считал, он должен сказать, но те же самые тревоги он испытывал и в 1764 году, когда еще не был уверен, что же в действительности может сказать. Обманывает ли Кант себя, когда утверждает, что создал свой характер и осознанно сформулировал новые максимы? Были ли его взгляды всего лишь рационализацией процесса, не имевшего с выбором ничего общего? Были ли эти события началом конца жизни Канта? Некоторые утверждают именно так, но здесь есть с чем поспорить[617]. Возможно, более справедливо сказать, что в сорок начался процесс, из-за которого внешняя жизнь Канта становилась все более и более предсказуемой, и что это в конце концов привело к резкому увеличению его писательской продуктивности. Однако говорить, что именно «своеобразный процесс механизации во внешней жизни Канта благоприятствовал его внутренней жизни, [и что] отмирание периферии привело к усилению активности в центре души» одновременно и слишком мудрено, и слишком просто[618]. Говорить, что кантовская концепция характера была «единственным возможным решением» его жизненных проблем, кажется, столь же наивно, как говорить, что «жизнь на грани, как должен проживать ее философ, это всегда жизнь в кризисе, жизнь, „возможность“ которой нельзя описать и которая не соответствует никакому плану»[619]. Конечно, мы, люди, включая Канта, можем планировать нашу жизнь. Эти планы не всегда воплощаются так, как мы бы того хотели, но это уже совсем другая история.

Новооткрытая Кантом оценка максим коренилась не только в желании избежать неприятного опыта смерти, ипохондрии и отчаяния, но связана и с другими событиями его повседневной жизни. В 1764–1765 годах Кант завел новых друзей. Самым важным среди них был Джозеф Грин, английский коммерсант, приехавший в Кёнигсберг очень молодым. Грин был холостяком, как и Кант, но жил другой жизнью, нежели Кант до сих пор. Вместо того чтобы броситься в водоворот событий, Грин жил согласно строжайшим правилам или максимам. Он педантично следовал часам и календарю. Говорят, что Гиппель, написавший в 1765 году пьесу под названием «Человек по часам», списал своего героя с Грина[620]. «Грин выделялся своим характером, будучи на редкость праведным и истинно благородным человеком, но он имел множество своеобразнейших черт – настоящий чудак (whimsical man [в оригинале по-английски. – М.К.]), чьи дни следовали неизменному и странному правилу»[621]. Грин торговал зерном и сельдью, а также углем и промтоварам[622]. Он был «самым выдающимся и уважаемым купцом в английской общине Кёнигсберга»[623]. Впрочем, его интересовало не столько ведение бизнеса, сколько чтение книг «о новых изобретениях и первопроходцах», и он вел «отшельническую жизнь»[624]. По словам одного очевидца, он «был больше ученым, чем купцом», и намного более образованным, чем другие купцы того времени[625]. Пожалуй, не удивительно, что Кант так ценил его дружбу.