Кант. Биография

Проповедовать ученым так же легко, как обманывать честных людей; так же нет никакой опасности и никакой ответственности, когда пишешь что-нибудь для ученых, поскольку большинство из них уже так заморочены, что никакой даже самый фантастический писатель уже не сможет заморочить их еще сильнее, крещеный философ должен знать, что для того, чтобы писать для детей, требуется большее, чем фонтенелевское остроумие и прельстительный стиль[476].

Он также указал, что Кант неправ, полагая, что академическому философу так уж легко взглянуть на вещи глазами ребенка.

Или вы просто доверяете детям больше, чем вашим взрослым слушателям, лишь с трудом поспевающим за быстротой ваших мыслей? Поелику кроме всего для вашего проекта необходимо превосходное знание детского мира, то самое, что невозможно получить ни в каких других мирах – ни в галантном, ни в академическом, то все происходящее представляется мне таким необыкновенно чудесным, что я из-за одной только склонности к чуду решился бы прокатиться на деревянной лошадке вашего проекта, хотя и рискую получить синяк под глазом[477].

Гаман настаивал на том, что учебник по физике для детей должен основываться на библейском рассказе о творении, и условием его помощи в написании такого учебника было обращение Канта в христианство гаманского толка. Таким образом, его предложение помощи не было искренним, это была своего рода расплата за то, что Кант пытался его перевербовать. Гаман также поддразнивал Канта идеей о том, что необходимо «быть как дети», то есть христианином. Он сам берет на себя в нескольких местах письма роль ребенка, прося Канта «пожалеть детей»[478].

Неудивительно, что Кант не ответил. Однако Гамана смущало молчание Канта. Одна из причин этого связана с другим интересным событием в Кёнигсберге в 1759 году. Даниель Вейман (1732–1795), страстный поклонник Крузия, защитил 6 октября 1759 года диссертацию на тему de mundo non optimo, чтобы получить разрешение читать лекции в университете. Кант опубликовал объявление о своих лекциях 7 октября, назвав его «Опыт некоторых рассуждений об оптимизме». Интерес Канта к размышлениям на эту тему можно опознать уже в его черновиках к ответу на вопрос, сформулированный для конкурса Берлинской академии 1753 года[479]. Непосредственным поводом для «Опыта об оптимизме» была диссертация Веймана. Изложив «в некоторой спешке» ряд замечаний, которые, как он утверждал, помогли бы прояснить спор о том, является ли этот мир лучшим из всех возможных миров, он, по сути, пошел в атаку на позицию Крузия, направленную против Лейбница, встав на сторону Мендельсона и Лессинга. Учение Лейбница о том, что Бог создал лучший из всех возможных миров, не было ни новым, ни нетрадиционным. Новым было то, как Лейбниц использовал его в предлагаемом им решении проблемы зла. Согласно Канту, использование этой идеи Лейбницем можно поставить под вопрос, но сама она имеет смысл. Действительно, «не всякое расхождение во мнениях обязывает нас дать подробные разъяснения. Если бы кто-либо стал утверждать, что высшая мудрость могла худшее предпочесть лучшему. то на этом не буду задерживаться. Философию весьма плохо применяют, если ею пользуются для того, чтобы извратить принципы здравого ума, и ей оказывают мало чести, если ее оружие считают нужным пустить в ход против подобных извращений»[480]. Вместо этого Кант стремился доказать, что действительно существует возможный мир, лучше которого никакого нельзя помыслить. Он ни разу не упоминает Веймана, но всем в Кёнигсберге было ясно, кого он имеет в виду. В любом случае Вейман проглотил наживку и опубликовал ответ, который вышел всего через неделю[481]. Ответ вызвал некоторый шум. Кант предпочел смолчать. В письме Линднеру от 28 октября он излагал причины этого: