Кантата победивших смерть

Люблю. Моей любви так много, что от нее больно. И всегда будет больно. Великая, страшная любовь. Прости.

Прощай.

Мола

— Не мешай. Я разговариваю со своим ребенком.

Слушая, как Натали опять говорит с еще не родившимся ребенком, Рамола испытывает желание отправить похожее сообщение маме с папой, попросить у них прощения, вот только за что — непонятно.

Речь Натали расстроена, интонации и синтаксис хромают. Не в каждом предложении, но местами ей не хватает связанности, а местами происходят неожиданные осечки или перескоки, неуклюжие повторы.

— Какого-то другого времени не существует, а наше всегда было тихим ужасом. Мои слова не должны тебя пугать, как не пугает ежедневный восход и закат солнца.

Натали, очевидно, намекает, что ужасы бытия так же повседневны, как смена дня и ночи. Однако смысл фразы «мои слова не должны тебя пугать» не поддается полной расшифровке и не внушает даже обрывка надежды или воодушевления.

— Тетя Мола обещает о тебе позаботиться. Будь с ней добра. Добрее всех. Она…

Под тяжестью внезапного молчания Натали Рамола отводит глаза, словно ее поймали на лжи. Взгляд, отяжелев, ненадолго утыкается в асфальт, затем, отцепившись от него, медленно поднимается к ленивым волнам листвы. «Я постараюсь», — виновато думает Рамола, однако «постараюсь» не то же самое, что «да». «Я постараюсь» — этой фразы она тщательно избегала, еще будучи студенткой мединститута, считая ее подсознательной санкцией на ошибку.

— Это не Джош? — спрашивает Луис. Вопрос звучит одновременно риторически и неуверенно.

Из-за поворота появляется и едет к ним едва различимая фигура велосипедиста. Совершенно очевидно, что это Джош: он слишком длинный для велика, на нем черный шлем, из-за спины над головой торчит конец палки. Ездок отчаянно крутит педали, не опускаясь в седло.

— Какого хрена он там делает? — Луис откатывается на своем велосипеде от Натали и, тормозя подошвами кроссовок, неуклюже останавливается.

Рамола высматривает, нет ли за Джошем машины «Скорой помощи» или какого другого автомобиля, надеясь, что подросток привел подмогу, сыграл роль собаки, нашедшей Тимми в колодце[21].

Рамола и Луис, перебивая друг друга, говорят:

— Где «Скорая»?

— Почему он едет один?

Они не отвечают на вопросы, боясь даже подумать о вытекающих из ответов выводах.

Натали выключает запись и сует телефон в карман толстовки. Рамола просит ее остановиться, дождаться отчета Джоша.

Джош продолжает давить на педали во весь опор, пока не подъезжает к группе, тормозит юзом перед Луисом, колеса двух великов едва не сталкиваются. Джош картинно сгибается над рулем, опускает голову, спина вздымается и опадает, он не может отдышаться.

Луис стучит по шлему друга:

— Эй, где «Скорая?

Хватая ртом воздух, Джош выдавливает из себя:

— Я не доехал… до конца… до клиники. Как вы сюда пришли? Почему вы не остались…

Луис перебивает:

— Погодь. То есть как не доехал?

— Чувак. Мы в жопе. В жопе. В полумиле отсюда, может, меньше, идет большая группа, человек десять…

— Я так и знал. Гребаное стадо зомби. — Рот Луиса приоткрывается в восторженно-удивленной ухмылке.

Он потирает руки, словно дождался заветного часа.

— Не-е, чувак. Это не зомби. Хуже. Какие-то ополченцы или бандиты. Точно не Национальная гвардия и не полиция. Некоторые — просто папашки, воскресные вояки, ну такие, одетые в хаки, с пивным брюхом, но оружие есть почти у всех, а с ними еще два здоровенных шкафа в армейском камуфляже с головы до пят, лица раскрашены, арбалеты, обосраться можно…

Луис перебивает:

— Я не понял…

— Дай ему договорить, — просит Рамола.

Джош продолжает. Группа его не заметила, он спрятался за деревьями на старом кладбище посмотреть, что они будут делать. За пешими медленно двигался красный пикап, люди прочесывали улицу, стуча в двери домов по обе стороны дороги. Им ни разу не открыли.

— Погоди. Я не ослышалась? — переспрашивает Рамола. — У них есть пикап? Ты не попросил их подвезти Натали?

— Нет уж, на хер. Когда они подошли к кладбищу, я смотался. Левые пассажиры-неформалы хуже самих зомби. Я это кино видел стопицот раз.

— Чтобы выжить — слишком молод, чтобы сдохнуть — слишком глуп, — хохочет Натали, захлебываясь кашлем.

— Какого черта! Как ты достал со своими фильмами. Здесь тебе не кино! — набрасывается на него Рамола.

— Ты серьезно? — поддает жара Луис. — Даже не поговорил с ними? Не поехал в клинику? Просто вернулся?

— Можете мне поверить: от этих ничего хорошего мы не дождемся. Когда я уматывал, они мне кричали, да только не «эй, братан, как дела? Тебе помочь?», а злобно так, типа «стоять на месте!» — Джош подражает начальственному басу. — Перевожу для тупых: они не из тех, что предлагают помощь, они из тех, кто, возможно, сжалятся и не сдерут с нас шкуру живьем, если им сразу отдать все наши припасы.

— Я так и знал, что ехать надо было мне, — тяжело вздыхает Луис.

— Чувак, не могу поверить, что ты не на моей стороне.

— Вы оба минутку помолчите, — распоряжается Рамола.

Она ходит кругами, держась за голову, уставшая, разозленная, страшащаяся любого нового шага.