Канцлер

— Вы не должны так говорить о моей дочери, — негодуя произнёс Развозовский, и сам удивился, как это у него вырвалось: он перечил самому Бисмарку!

— Тем более, — спокойно согласился Бисмарк. — Вы не хотите компрометировать вашу дочь? Следствие не пойдёт дальше стен этого кабинета, Это особо важное дело, в которое впутан канцлер союзной державы. И никто никогда о нем не узнаёт, кроме государей союзных держав.

— Что же будет канцлеру Горчакову?

— В таких случаях канцлер уходит за преклонными годами на покой.

— Но ведь векселей не было! — опять завёл Развозовский.

— Подумайте. Или уголовный суд, газеты: ваша дочь в качестве свидетеля, вы, душеприказчик, обвинены. Или мой благожелательный доклад государю. И вы с честью возвратитесь на Балканы. Что же касается наследников, то они поймут свои интересы, и вы закончите дело миром.

— Очень трудно, ваша светлость. Канцлер Горчаков ко мне так хорошо относился… нет, не могу!

— Тогда отсюда вам придется направиться прямо к уголовному следователю, и попробуйте доказать, почему вы уничтожили вексельную книгу.

— Я не уничтожал её!

— Довольно! Вы преступник. Вы защищаете жалкого развратного старика, который хочет войны между Германией и Россией.

— Горчаков — и война? Он двадцать пять лет канцлер, и у него была только одна война с турками, да и та продолжалась полгода.

— Тогда суд! — Бисмарк позвонил. На сигнал появился дежурный чиновник, Позовите дежурного офицера. — И повернулся к Развозовскому. — Граф! Офицер проводит вас к уголовному следователю.

— Нет, нет! Не надо.

Бисмарк подал знак, по которому офицер удалился.

— Да, я сознаюсь, — начал Развозовский. — Князь Горчаков заходил ко мне, с тем, чтобы взять вексельную книгу и уничтожить векселя…

— На какую сумму было векселей князя у господина Ахончева?

— На пятьдесят тысяч.

— А не на сто семьдесят пять?

— Да, да! На сто семьдесят пять.

— Князь Горчаков уничтожил эти векселя у вас на глазах?

— Да, У меня… на глазах. Боже мой!..

— Искренность, мой друг, дело трудное, — успокоил его Бисмарк. Вексельная книга в данное время спрятана у него?

— Да. У него.

— Вы можете указать, где именно?

— Могу.

— Подождите в приёмной. Потребуется уточнить некоторые ваши показания следователю по особо важным делам. До свидания, граф. Я приветствую ваше правдивое признание.

Развозовский было вышел, но в дверях остановился, лицо его исказилось страданием.

— Что, мой друг? — забеспокоился Бисмарк.

— Но моя дочь, ваша светлость, узнает о моём позоре?

— Никогда! — торжественно пообещал Бисмарк.

Развозовский вышел. Бисмарк подошёл к зеркалу, поправил каску, проверил, всё ли достаточно пригнано в мундире, и полюбовался собой. Потом он выкрикнул:

— Экипаж!

Двери распахнулись и сомкнулись за ним.

В кабинет, освобождённый от высочайшего присутствия, дежурный чиновник ввёл чуть погодя капитан-лейтенанта Ахончева и любезно предложил:

— Здесь вы можете подождать, господин офицер.

— Это кабинет статс-секретаря имперской канцелярии?

— Да, господин офицер.

— Какое право секретарь имперской германской канцелярии имеет вызывать меня, русского офицера, к себе? — негодуя, заявил капитан-лейтенант. — Он должен сказать о моих проступках, если они есть, атташе моего посольства!

— Речь, видимо, будет не о проступках, господин офицер, а о каком-нибудь деликатном дипломатическом вопросе, касающемся конгресса, предположил дежурный чиновник.

За их разговором через щелку в портьере внимательно следила Наталия Тайсич.

— Но вызван и мой брат! А он — делец и не имеет никакого отношения ни к дипломатии, ни тем более к конгрессу.

— Повторяю, — заверил дежурный чиновник, — мне ничего не известно, господин офицер. Прошу вас не волноваться и подождать минутку. Сейчас я доложу, и с вами побеседует господин статс-секретарь или один из его помощников.

Дежурный чиновник важно удалился. И тогда портьера раздвинулась, на цыпочках вышла Наталия в длинном зелёном бурнусе:

— Тс… Я так и знала, что вы здесь.

— Наталия! Как вы сюда попали?

— Я сидела на крыше.

— На какой крыше? Что вы говорите?

— На крыше дома, рядом с австрийским посольством. Я стерегла коня.

— Какого коня?

— Что с вами? Вы уже забыли моего коня? Гордый! Рысак!

— Да, да! Вы что же, застрелить его хотите с соседней крыши?

— Нет. Я его выкраду.

— Вы? Вы же царского рода, Наталия! Когда в Сербии услышат, что вы украли коня…

— Обо мне будут песни петь! Вы не знаете сербов. Это — рыцари. Там никто не допустит и мысли, чтоб великий сербский конь попал в руки австрийцам. Я его выкраду, и мы ускачем с вами в Сербию!

— Где вы учились, Наталия?

— Сначала я училась в нашей высшей школе, а затем в Афинах, в университете,

— Вам преподавали географию?

— Да. Европа состоит из… — зачастила Наталия.

— Подождите, подождите. Но вам преподавали, что Германия густонаселённая страна и по ней не может незаметно скакать всадник, у которого вдобавок за плечами сидит молодая девушка в седле? Нас арестуют на второй версте.