Канун

Различия между взводами уже не существовало.

Слово «первовзводник» сейчас уже не означало — «злостный штрафник». В первый взвод зачислялся каждый вновь прибывший в роту.

Комиссар Нухнат почти ежедневно стал проводить собеседования с штрафниками.

Говорил о значении гражданской войны, о предательской роли дезертиров и саботажников, сознательно или бессознательно помогающих врагу.

На одном из таких собеседований постановлено было всеми силами бороться с саботажем в роте.

В каждом взводе был выбран старший, на обязанности которого ложились заботы о том, чтобы во взводе все работали как один, чтобы соблюдался порядок в казарме и вне ее.

Каждого нового старший знакомил с условиями жизни в роте.

Он говорил приблизительно следующее:

— Мы, товарищи, представляем здесь как бы одну семью, артель, коллектив. Назови как хочешь. Главное условие — точное исполнение требований ротного начальства. А требуют от нас немногого, именно: чтобы не было никакого саботажа, никаких склок, чтобы соблюдался порядок как в казарме, так и вне ее. Одним словом, живи, как живут в хорошей рабочей или крестьянской семье, ибо ты сын рабоче-крестьянского государства.

Фролкин, один из старших, составивший, коллективно с Котельниковым и Бесом, эту речь, обычно добавлял:

— Главное, браток, не плошай в работе: не ловчи, не фальшивь, дуй, что называется, самосильно. Урок нам дается нетрудный, так что выполнять его нужно честно, а не ждать, чтобы за тебя работал дядя.

Иногда добавлял еще:

— Самому, браток, лучше! Скорее будешь пить чай с чайным ромом.

Нередко какой-нибудь наивный парень из новичков с любопытством спрашивал:

— А что это за чайный ром?

Фролкин прищелкивал языком:

— Эх! Это, браток, штука такая, какой ты и не пробовал.

Он глубоко, как бы с сожалением, вздыхал и отходил от парня.

Особенно назойливым, добивавшимся узнать, что же такое чайный ром, он отвечал почти сердито:

— Работай подходяще, так все узнаешь. А будешь лодырничать — не видать тебе чайного рома, как своих ушей.

Как-то, во время подобного разговора, происходившего во дворе казармы, подошел комроты.

— Ты что о чайном роме толкуешь? — спросил он Фролкина.

Тот вытянулся, смущенно улыбнулся:

— Так что, товарищ командир, пристал парень: «Что за чайный ром?» А я и говорю: «Будешь, мол, лодырничать, саботировать — никогда его не попробуешь».

— Правильно, — усмехнулся комроты и прошел мимо.

А Фролкин говорил обступившим его штрафникам:

— С прошедшего года, с марта месяца, у меня его во рту капли не было.

— А очень тебе его хочется? — спросил один из штрафников.

— Страсть! — зажмурясь, потряс головой Фролкин. — Во сне, бывает, вижу.

Кругом засмеялись.

— Смейтесь! — обиделся Фролкин. — В прошедшем году сколько я на нем денег пропил, господи! Стояли мы, перед отправкой на фронт, в бывшем кадетском корпусе, на Васильевском, в Петрограде. А там, угол Большого проспекта и Кадетской линии, столовая была. Шикарная. Чистая. Белые скатерти на столах. Девчата — услужающие — тоже в белом. И вот этот ром там, чайный. Так, бывало, чуть свободная копейка — туда. Много наших ребят, второго стрелкового, ходило. Денег не было — так не только сахар, а хлеб загоняли на Андреевском рынке. А другие, случалось, белье загоняли, казенное. Ну, а я-то — нет! Хлеб, сахар — другое дело!

— А хмельной этот ром здорово? — спросил один бородатый штрафник.

— Совсем не хмельной. Что ж тебе в столовой будут самогон продавать? — покосился на бородача Фролкин. — Не хмельной, а сладкий. На настоящем сахарине. Без чаю его и пить нельзя — глотку обдерет от сладости. Да и не в этом дело. Главное, сидишь ты, сладкий чай пьешь. На салфетке. Бабешки подносят. А то еще пирожок закажешь. Картофельные были. Ржаных, правда, не было. Сидишь. Люди сидят. Разговор. Вот в чем дело.

Прибежал Прошка, крикнул:

— Фролкин! Командир требует!

Фролкин двинулся за Прошкой.

— Чай с ромом зовет пить! — крикнули ему вслед штрафники.

— Напоит, как же, — пробурчал Котельников.

— Нас, Фролкин, угости! — смеялись штрафники.

В канцелярии, куда привел Фролкина Прошка, были комроты, комиссар и переписчик.

Комроты и переписчик писали и даже не взглянули на вошедших. Комиссар читал газету. Отложил ее, сказал Фролкину:

— Пойдем, товарищ!

Голос его показался Фролкину сердитым. И взглянул на него как-то странно.

Фролкин встревожился.

«Куда это он меня? — подумал он, когда проходили через двор, к воротам. — В штаб полка, что ли? А зачем?»

Комиссар, обычно веселый и разговорчивый, сейчас был серьезен и молчалив.

Во дворе штрафники с удивлением смотрели на них. И не смеялись.

Когда выходили из ворот, комиссар, пропуская вперед Фролкина, сказал:

— Налево.

Шли так же молча. Фролкин не решался заговорить.

«В штаб, не иначе, — опять подумалось, — куда же комиссару больше ходить?»

Дошли до перекрестка.

— Прямо, — сказал комиссар.

Пошел рядом с Фролкиным.

— Сюда, — указал на открытую настежь стеклянную дверь в небольшом двухэтажном белом доме.

Фролкин, подталкиваемый комиссаром, вошел, и тревога сменилась удивлением.