Канун дня всех святых

– Со мной и кое с кем еще; обойдемся без имен. Ну-ка. Разломите череп на восемь сладких кусочков и передайте по кругу. «П» тебе, Том, «И» тебе, Ральф, половинку второго «П» тебе, Хэнк, другую половинку тебе, Джей-Джей, кусочек «K» тебе, мальчик, другой кусочек – тебе, а вот «И», наконец, «Н». Коснитесь сладких осколков, парни. Слушайте. Итак, страшная сделка. Вам и в правду хочется, чтобы Пипкин выжил?

Какая буря возмущения тут поднялась! Саван-де-Саркофаг аж отшатнулся. Даже тень сомнения в том, что они хотят спасения Пипкина, мальчишки встретили негодующим лаем.

– Ладно, ладно, – успокоил их он, – вижу, вы настроены решительно. Готов ли каждый из вас отдать год своей жизни, мальчики?

– Что? – Сказал Том.

– Я серьезно, мальчики. Один год. Один драгоценный год в конце выгоревшей, как свеча, жизни. Если каждый из вас внесет один год своей жизни, вы сможете выкупить мертвого Пипкина.

– Год! – от такой ужасной суммы среди них пробежал шепот, бормотание. В голове не укладывалось. Год в далеком будущем. И не год вовсе. Мальчики в одиннадцать-двенадцать не могут рассуждать как в семьдесят. – Год? Год? Да, конечно. Почему нет? Да…

– Подумайте, мальчики! Подумайте! Это не праздная сделка, заключенная с Никем. Я не шучу. Всё взаправду, всё по-настоящему. Вы соглашаетесь на тяжкое условие, идете на тяжкую сделку.

Каждый должен пообещать, что отдаст один год. Конечно, вы не лишитесь года сейчас, потому что еще слишком юны, и, читая ваши мысли, я вижу, что вы не отдаете себе отчета о том, как это кончится. Только впоследствии, пятьдесят лет спустя после этой ночи или шестьдесят лет спустя после этого рассвета, когда вам будет отчаянно не хватать времени и вам понадобится лишний день-два хорошей погоды или удовольствий, к вам заявится мистер С, то есть Страшный Суд, или мистер К, то есть Костяк, и предъявит счет к оплате. А может, приду я, Саван-де-Саркофаг собственной персоной, друг детей, и скажу: «Выполняйте». Обещанный год – это отданный год. Я скажу: «Отдавайте» – и вы обязаны отдать.

– Что это означает для каждого из вас?

– А это означает, что тот, кому отмерен семьдесят один год, умрет в семьдесят лет. Тот, кому суждено прожить до восьмидесяти шести, умрет в восемьдесят пять. Почтенный возраст. Плюс-минус год. Кажется, ничего особенного. Когда настанет ваш черед, вы пожалеете, мальчики. Но зато сможете сказать: «Я достойно потратил этот год – я подарил его Пипу, отдал жизнь взаймы милому другу Пипкину, лучшему яблоку, которое чуть не сорвалось прежде срока с древа урожая». Некоторым придется распрощаться с жизнью в сорок восемь вместо сорока девяти. Кое-кто должен будет уснуть вечным сном в пятьдесят четыре, а не в пятьдесят пять. Теперь вы уловили смысл, мальчики? Сложили? Вычли? Простая арифметика! Год! Кто обязуется выложить триста шестьдесят пять полновесных дней из своей души, чтобы вернуть старину Пипкина? Подумайте, мальчики. Молчите. Потом говорите.

Последовали долгие безмолвные раздумья над арифметическими действиями.

Вычисления выполнялись быстро. Обдумывать было нечего, хотя спустя годы они еще, может, пожалеют об этой ужасной спешке. Но что им оставалось? Лишь броситься в воду и спасти утопающего, пока он окончательно не погряз в жутком прахе.

– Я, – сказал Том. – Я отдам год.

– И я, – сказал Ральф.

– Я с вами, – сказал Генри-Хэнк.

– И я! Я! Я! – сказали остальные.

– Вы осознаёте, какое обязательство берете на себя, мальчики? Значит, вы любите Пипкина?

– Да, да!

– Значит, быть посему, мальчики. Пережуйте и съешьте, парни, жуйте и глотайте.

Они набили рты кусочками сахарного черепа.

Пожевали. Проглотили.

– Глотайте мрак, мальчики, отдавайте свой год.

Они сглотнули с таким трудом, что у них глаза загорелись, уши заложило, сердца заколотились.

Они испытали такое ощущение, будто из их тел и грудных клеток вырвались на волю невидимые птицы. Они и видели, и не видели, как годы, отданные в дар, облетели земной шар и легли где-то на счет надежной платой за таинственные долги.

Они услышали крик:

– Эй!

И затем:

– Я!

И затем:

– Иду!

Хлоп, хлоп, хлоп, три слова, и топ, топ, топ, три шага по камням.

И по коридору, вдоль вереницы мумий, которые тянулись, чтобы помешать, но не могли, в гуще беззвучных криков и воплей, сломя голову, как угорелый, напролом, мелькая ступнями, работая локтями, раздувая щеки, зажмурив глаза, фыркая ноздрями, топая, топая, топая по полу, то вздымая, то опуская ноги, бежал…

…Пипкин.

O, как же он бежал!!!

– Смотрите, это он. Поднажми, Пип.

– Пип, ты на полпути!

– Смотрите, как несется! – говорили все ртами, полными карамели с благородным именем «Пипкин» на подслащенных зубах, с его привкусом на челюстях, с его прекрасным именем на языках, Пип, Пип, Пипкин!

– Не останавливайся Пип. Не оглядывайся назад!

– Не споткнись!

– Вот он – прошел три четверти пути!

Великолепный, восхитительный, стремительный, неподдельный Пип принял вызов. Он пролетел между сотней притаившихся в ожидании мумий, не касаясь и не оглядываясь, и выиграл забег.

– Пип, получилось!

– Ты спасен!