Канун дня всех святых

– Роберто… Мария… Кончита… Тома́с.
Calavera, Calavera, лакомые сладкие косточки!
Твое имя на сахарно-белом черепе.
Ты бежишь по улице.
Покупаешь из белоснежной горки на площади. Покупай и ешь!
Пожуй свое имя! Как тебе угощенье?

Мальчики подняли сладкие черепа.

– Кусни «Т», «О» и «М». Том!

Откуси «Х», проглоти «Э», перевари «Н», поперхнись «К». Хэнк!

Аж слюнки потекли. Но что это у них в руках, Яд?

Кто бы мог подумать? Какое удовольствие, восторг,
Что каждый мальчик поедает ночь, лакомится тьмой!
Какой восторг! Съешь кусок!
Ну, давай же, откуси от карамельной головы!

Мальчики облизнули сладкие сахарные имена, готовясь было откусить, как вдруг…

– Olé!

Прибежала ватага мексиканских мальчишек, выкрикивая их имена, выхватывая у них черепа.

– Тома́с!

И Том увидел, как Тома́с убегает, унося его именной череп.

– Э, – сказал Том. – Да он вроде бы похож… на меня!

– Неужели? – не поверилось Продавцу Черепов.

– Энрике! – выкрикнул маленький мальчик-индеец, выхватывая череп у Генри-Хэнка.

Энрике дал стрекача по склону холма.

– Он похож на меня! – сказал Генри-Хэнк.

– В самом деле, – согласился Саван-де-Саркофаг. – Скорее, парни, держите покрепче черепные коробки, посмотрим, что они задумали!

Мальчики вскочили.

Ведь в этот самый миг на нижних улицах города прогремел взрыв. Потом еще и еще. Фейерверк!

Мальчишки бросили прощальный взгляд на цветы, могилы, печенья, яства, черепа на надгробиях, игрушечные похороны, игрушечных покойников, игрушечные гробики, свечи, согбенных женщин, одиноких мальчиков, девочек, мужчин. Затем завертелись и рванули вниз по холму навстречу фейерверкам.

Том, Ральф и все остальные мальчишки в костюмах, запыхавшись, влетели на площадь. Они остановились как вкопанные и принялись пританцовывать, потому что малюсенькие петарды тысячами падали им под ноги. Включилось освещение. Внезапно открылись магазины.

А Тома́с, Хосе-Хуан и Энрике, улюлюкая, поджигали и подбрасывали в небо петарды.

– Эй, Том, это от меня, Тома́с!

Том увидел, как его же глаза смотрят на него с лица буйного мальчишки.

– Эй, Генри, это от Энрике! Бабах!

– Джей-Джей, это… Бабах! От Хосе-Хуана!

– О-о, это лучший Хэллоуин на свете! – восхитился Том.

Так оно и было.

Еще ни разу за всё свое безумное путешествие им не довелось столько видеть, обонять, осязать.

В каждом проулке, у каждой двери, на каждом окне лежали груды сахарных черепов с прекрасными именами.

В ночи из каждого переулка доносился перестук молоточков, забивающих гвозди в крышки гробов, словно жуки-точильщики – предвестники смерти били в деревянные тамтамы.

На каждом углу – стопки газет с портретами Мэра, раскрашенного под скелет, или Президента с нарисованными костями, или изображена прекрасная дева, выряженная в виде ксилофона, а Смерть играет на ее музыкальных ребрышках.

– Calavera, Calavera, Calavera… – песенка плыла над холмом. – Посмотрите, политиканы схоронены под газетными новостями. ПОКОЙТЕСЬ С МИРОМ со своими именами. Вот она слава!

Видишь, скелеты жонглируют, стоя на плечах друг у дружки!
Проповедуют, борются, играют в футбол!
Крошечные бегуны, прыгуны,
Крошечные скелеты, прыгают и падают.
Тебе и не снилось, что смерть может сморщиться до таких размеров!

И песня была правдива. Куда бы ни посмотрели мальчики, повсюду – крошечные акробаты, эквилибристы, баскетболисты, священники, жонглеры, клоуны, но в виде скелетов, рука об руку, плечом к плечу, и все умещаются на ладони.

А на подоконнике целый крошечный джаз-банд – скелет-трубач, скелет-барабанщик, скелет-тромбонист, не больше столовой ложки, и скелет-дирижер в пестрой шапке, с дирижерской палочкой, а из крошечных духовых инструментов льется тонюсенькая музыка.

Никогда еще мальчикам не доводилось видеть столько… костей!

– Кости! – хохотали все. – O, милые кости!

Песнопение удалялось:

Держи в руках мрачное празднество,
Кусай, глотай и выживай,
Прочь из черного туннеля El Dia de Muerte —
И радуйся, скажи спасибо, что… живой!
Calavera… Calavera…

Газеты в черных рамках порхали на ветру, как белое погребение.

Мексиканские мальчики убегали по холму к своим семьям.

– Как странно, непонятно, – шептал Том.

– Что странно? – спросил Ральф, касаясь его локтя.