Канун дня всех святых

Но он ничего не ответил. Лишь светлячком заискрилась ухмылка под капюшоном. Костлявая рука сделала жест.

Мальчики, спотыкаясь, взошли на борт лодки.

– Ш-ш! – прошептал голос из пустого капюшона.

Фигура повторила жест, и от прикосновения ветра они поплыли по черным водам под ночным небом, усыпанным мириадами невиданных доселе звездных огоньков.

Вдалеке, на темном острове тенькнула гитарная струна.

На кладбище зажглась одна свеча.

Где-то кто-то извлек из флейты одну ноту.

Еще одна свеча зажглась среди надгробий.

Кто-то пропел одно слово из песни.

Третья свеча затеплилась от пылающей спички.

И, чем быстрее плыла лодка, тем больше нот звучало на гитаре и больше свечей зажигалось среди высоких курганов на каменистых пригорках. Дюжины, сотни, тысячи свечей зажглись, и наконец стало казаться, будто великая туманность Андромеды упала с небес и опрокидывается, чтобы уместиться в середине почти полночной Мексики.

Лодка ударилась в берег. От неожиданности мальчики высыпались из нее. Они озирались по сторонам, но Саван-де-Саркофаг исчез. В лодке остался лишь свиток его пелены.

Их позвала гитара. Им пропел голос.

Дорога, словно река белого камня, вела из города, подобного некрополю, в некрополь, подобный… городу!

Ведь город обезлюдел.

Мальчики подошли к низкой ограде кладбища и ажурным железным воротам. Взялись за железные кольца и заглянули внутрь.

– Вот это да, – ахнул Том. – Такого я еще не видел!

Теперь они поняли, почему в городе не оказалось ни души.

Потому что на кладбище яблоку упасть было негде.

У каждой могилы преклоняла колени женщина, чтобы возложить на камень гардении, азалии, ноготки.

У каждой могилы преклоняла колени дочь, чтобы засветить новую или только что задутую ветром свечу.

У каждой могилы стоял тихий мальчуган с блестящими карими глазами и держал в одной руке похоронную процессию из папье-маше, приклеенную к дощечке, а в другой – погремушку-череп из папье-маше, внутри которой перекатывались рисинки или орешки.

– Смотрите, – прошептал Том.

Сотни могил. Сотни женщин. Сотни дочерей. Сотни сыновей. И сотни сотен, тысячи свечей. Все кладбище залито сиянием свечей, словно сюда роями слетелись светляки, которые прослышали о великом скоплении, чтобы здесь поселиться и озарить камни, осветить загорелые лица, темные очи и черные волосы.

– Вот это да, – пробормотал Том под нос, – дома мы никогда не ходим на кладбище, разве что на День поминовения, раз в год, и то после полудня, средь бела дня, и никаких развлечений. А тут одни развлечения!

– Точно! – раздался всеобщий взрыв шепота.

– Мексиканский Хэллоуин лучше нашего!

Ведь на каждой могиле стояли блюда с печеньем в виде священников, или скелетов, или призраков, дожидаясь, что ими полакомятся… Живые? Призраки? Которые нагрянут ближе к рассвету, голодные и позабытые? Никто не знает. Никто не скажет.

И каждый мальчик на кладбище, стоя возле сестры и матери, ставил на могилу макетик похоронной процессии. И они видели сахарного человечка в деревянном гробике перед крошечным алтарем со свечками. А вокруг гробика стояли мальчики-прислужники при алтаре с арахисовыми головками и глазками, намалеванными на арахисовой скорлупе. И перед алтарем стоял священник с головой из жареного кукурузного зерна с туловищем из грецкого ореха. А на алтаре стояло фото покойника, настоящего человека, которого теперь поминали.

– Все лучше и лучше, – прошептал Ральф.

– Cuevos! – запел голос вдали на холме.

Голоса на кладбище подхватили песню.

Подпирая кладбищенскую ограду, стояли жители деревни кто с гитарами, кто с бутылками.

– Cuevos de los Muertos… – пел далекий голос.

– Cuevos de los Muertos, – пели мужчины в тени ограды.

– Черепа, – перевел Том. – Черепа мертвых.

– Черепа, сладкие сахарные черепа, сладкие сахарные черепа, черепа усопших. – Пение приближалось.

И с холма, во тьме, мягкой поступью спустился горбатый Продавец Черепов.

– Нет, он не горбатый… – сказал Том вполголоса.

– На спине целый груз черепушек, – воскликнул Ральф.

– Сладкие черепа, сладкие сахарно-белые черепа, – распевал Продавец, скрывая лицо под широченным сомбреро. Но сладкий голос принадлежал Саван-де-Саркофагу.

А на длинной бамбуковой жерди на плече на черных ниточках висели десятки сахарных черепов величиной с настоящую голову, и на всех – надписи.

– Имена! Имена! – нараспев говорил старый Продавец. – Назови свое имя, получишь свой череп!

– Том, – назвался Том.

Старик сорвал череп, на котором большими буквами было начертано:

ТОМ.

Том взял свое имя, держа на ладони свой сладкий съедобный череп.

– Ральф.

И был подброшен череп с именем РАЛЬФ, пойманный смеющимся Ральфом. Костлявая рука проворно срывала и подбрасывала в холодный воздух череп за черепом:

ГЕНРИ-ХЭНК! ФРЕД! ДЖОРДЖ! ЗАГРИВОК! ДЖЕЙ-ДЖЕЙ! УОЛЛИ!

Под градом своих черепов с гордыми именами, нанесенными сахаром на каждое белое чело, мальчики визжали и приплясывали. Едва не роняя падающие на них бомбочки.

Стояли, разинув рты, таращились на загробные сладости в липких пальцах.

Из глубины кладбища запело чрезмерно высоко мужское сопрано: