Канун дня всех святых

Они спускались по лестнице гуськом, и с каждым шагом темнота сгущалась, и молчание становилось более гробовым, и ночь становилась глуше и чернее, и тени дожидались и склонялись со стен, и странные создания, казалось, ухмылялись им из длинной пещеры, которая ждала в глубине. Летучие мыши висели гроздьями над головой и пищали тонюсенькими голосками, неуловимыми для уха. Только собаки их слышали, приходя в бешенство, лезли вон из шкур и убегали прочь. С каждым шагом отдалялся город, и земля, и все добрые люди на земле. Даже кладбище наверху казалось далеким. Стало тоскливо. И так одиноко, что они чуть не расплакались.

Ибо с каждым шагом вниз по лестнице они на мириады миль отдалялись от жизни, теплой постели, уютных свечек, маминого голоса, папиного кашля в ночи после выкуренной трубки, когда тебе становилось хорошо, потому что ты знал, что он рядом, в темноте, живой, ворочается с боку на бок во сне и способен стукнуть кулаком, если нужно.

С каждым шагом вниз по лестнице они всматривались в длинную пещеру, длинный коридор.

И там находились люди, и они были очень тихими.

Они притихли давно.

Некоторые умолкли тридцать лет тому назад.

Некоторые умолкли сорок лет тому назад.

Некоторые совершенно умолкли семьдесят лет тому назад.

– Вот они, – сказал Том.

– Мумии? – прошептал кто-то.

– Мумии.

Длинная вереница мумий, прислоненных к стенам. Пятьдесят мумий у правой стены. Пятьдесят – у левой. Четыре мумии дожидаются на дальнем конце во тьме. Сто четыре иссохшие в прах мумии в таком одиночестве, какого они никогда не испытывали при жизни, позабытых-позаброшенных на глубине, вдалеке от собачьего лая и светляков, сладкоголосого пения и гитарных переборов в ночи.

– Ну и ну, – сказал Том. – Вот бедолаги. Я про них слышал.

– Что именно?

– Родные не могли оплатить аренду за могилы, поэтому могильщик выкопал их и выставил здесь. Тут такой сухой грунт, что они превращаются в мумии. Смотрите, во что они одеты.

Мальчики посмотрели и увидели, что некоторые одеты как крестьяне, некоторые как крестьянки, бизнесмены в черных костюмах и даже один матадор в запыленном «костюме огней». Но под одеждой – только тонкие кости да кожа, паутина и пыль осыпаются сквозь ребра, стоит рядом чихнуть или встряхнуть их.

– Что это?

– Ты о чем?

– Шшшш!

Все прислушались.

Вперили взгляды в длинную сводчатую галерею.

Все мумии взглянули пустыми глазницами. Все мумии ждали с пустыми руками.

Кто-то плакал на дальнем конце длинного мрачного коридора.

– Аххх… – раздался стон.

– Оххх… – раздался плачь.

– Ииии… – пропел тонкий голосок.

– Это же… Пип. Я только раз слышал, как он плачет, но это он. Пипкин. Он попал в западню в катакомбах.

Мальчики всмотрелись.

И увидели скорченную фигурку в сотне футов, скрюченную в самом дальнем углу катакомб. Она… шевелилась. Плечи вздрагивали. Она уронила голову и обхватила ее дрожащими руками. А под ладонями – стенающие, искаженные страхом уста.

– Пипкин?..

Плач прекратился.

– Ты? – прошептал Том.

Долгое молчание, дрожащий вздох, и затем:

– …да.

– Пип, ты что там делаешь?

– Не знаю!

– Выходим?

– Я… я не могу. Боюсь!

– Но, Пип, если ты тут останешься…

Том замолк.

«Пип, – думал он, – если останешься, то навсегда. Наедине с молчанием и с этими неприкаянными. В длинной шеренге, и туристы будут приходить, чтобы поглазеть на тебя, будут покупать билетики, чтобы посмотреть на тебя еще разок. Ты…»

– Пип! – сказал Ральф из-под маски. – Ты должен выйти.

– Не могу, – зарыдал Пип. – Они не отпускают.

– Они?

Но мальчики понимали, что он говорит о длинной веренице мумий. Чтобы выбраться, ему придется пробежать сквозь строй кошмаров, тайн, ужасов, страхов и призраков.

– Они не могут тебя остановить, Пип.

Пип ответил:

– Нет, могут.

– …могут… – отозвалось эхо из недр катакомб.

– Я боюсь выходить.

– А мы… – сказал Ральф.

«Боимся заходить», – подумали все.

– Может, выберем одного смельчака… – сказал Том и запнулся.

Пипкин снова заплакал, и мумии ждали, и ночь в длинном погребальном зале была до того черна, что если в него войти и не двигаться, то можно провалиться сквозь пол. Костлявый мрамор пола схватит тебя за щиколотки и не отпустит, пока от ледяного холода ты не превратишься в иссохшую в прах статую на вечные времена.

– Может, зайдем все вместе, ватагой… – предложил Ральф.

И они попробовали сдвинуться с места.

Подобно большому пауку со множеством лап, мальчики попробовали протиснуться в дверной проем. Два шага вперед, шаг назад. Шаг вперед, два назад.

– Ахххх! – стенал Пипкин.

От этих звуков они повалилась наземь, барахтаясь, бросились обратно к двери, крича от страха. Они услышали, как у них в груди больно забарабанил град сердцебиений.

– Черт, что нам делать – он боится выйти, мы боимся войти, что же, что? – запричитал Том.

У них за спиной, всеми забытый, подпирал стену Саван-де-Саркофаг. Улыбка, крошечная, словно огонек свечи, замерцала и погасла сквозь зубы.

– Вот чем вы его спасете, мальчики.

Саван-де-Саркофаг пошарил под своим черным плащом и вытащил знакомый череп из белого сахара, на челе которого было начертано:

ПИПКИН!

– Спасайте Пипкина, парни. Заключите сделку.

– С кем?