Капер

Мы разделили гезов на два отряда, обговорили систему сигналов. Верхняя точка прилива будет примерно в три часа ночи. К тому времени мы должны захватить обе деревни, а до утра — разрушить плотину и двинуться дальше. Иначе придется долго отбивать нападения испанцев.

13

До полнолуния оставалось пять дней, и луна светила ярко, когда ее не закрывали облака. Небольшие и плотные, они быстро неслись по небу, закрывали часто, но ненадолго. В лунном свете голландские пейзажи кажутся нереальными, нарисованными, и настолько умиротворенными, что не верилось, что здесь идет война. Я стою под дубом, толстостволым, с широкой кроной. Когда переступаю с ноги на ногу, чувствую желуди под подошвами сапог. Непозволительная расточительность. В мирное время голландцы собирают все плоды, даже ранние, которые обычно слабые, больные, скармливают их свиньям и сами едят. Отмачивают два дня в воде, а потом высушивают, перемалывают и добавляют в тесто при выпечке хлеба. Наверное, и я ел такой хлеб, даже не подозревая о его «дубовости». Дерево растет на склоне низкого холма в гордом одиночестве, посему является хорошим ориентиром. Я жду под дубом возвращение моих «спецназовцев». Здесь орудует половина их, а остальные ушли с отрядом адмирала Луи де Буазо.

В очередной раз луна появляется из-за облака, выкрашивает все вокруг серебром, — и передо мной возникает капрал Бадвин Шульц. Несмотря на внушительные габариты, он умеет двигаться совершенно бесшумно. Нарушителям дисциплины на фрегате очень не нравилась это его умение.

— Всё в порядке, сняли все четыре караула, — шепотом докладывает капрал, хотя до вражеских укреплений метров триста, и живые там спят.

— Молодцы! — шепотом хвалю я и тихо зову, обернувшись: — Ян!

Шурин вышагивает, как городской стражник, — громко, чтобы преступники услышали и успели убраться с его пути.

— Дай сигнал и дождись ответ, — приказываю я ему.

Он уходит за холм, чтобы оттуда просигналить фонарем второму отряду, что мы готовы к штурму. Когда и они будут готовы, посигналят в ответ — и оба отряда пойдут на штурм укреплений. Нас почти втрое больше, чем испанцев, а спецназовцев слишком мало, поэтому я решил не рисковать, не вырезать спящих врагов, а разгромить их внезапным налетом.

Ян ван Баерле возвращается минут через двадцать, докладывает:

— Они готовы.

— Начинаем движение, — приказываю я.

Луна скрылась за облаком, стало темно, однако я все равно вижу будто бы плоские силуэты, которые с разной степенью шума перемещаются в сторону укрепленной деревни, и сам иду в том же направлении. Возле рва гезы сбились в три кучки, каждая возле своего переходного мостика, сколоченного на скорую руку из подсобных материалов несколько часов назад.

Меня пропускают без очереди. Мостик хлипкий, прогибается и шатается. На середине его я приседаю, чтобы не свалиться, и дальше передвигаюсь на четвереньках. Как-то не очень хочется свалиться в холодную воду, заполнившую ров. Я уже не говорю о том, что плавать в доспехах — не самое забавное развлечение. Крутой бруствер недавно подсыпали. В некоторых местах земля сползает под ступнями, катится вниз, падает в воду, глухо булькая. Высотой он метра три с половиной. Я выбираюсь прямо на позицию шестифунтового орудия. Рядом с ним, на специально оборудованной площадке, сложены пирамидой ядра и стоят небольшой, закрытый бочонок, в котором, наверное, вода с уксусом, и прислоненный к нему банник.

Сразу за позицией начинается садик, примыкающий к двухэтажному дому. Укрепления сооружены вокруг десятка дворов. Еще примерно столько же домов на другом холмике, который малость ниже этого, располагается метрах в трехстах от него и не защищен, потому что испанцев там нет. Они выбрали этот холмик, выгнав хозяев домов и реквизировав скот, птицу, запасы продовольствия и ценные вещи со всей деревни. Испанское командование не разрешает грабить мирных жителей, но в связи с задержками зарплаты вынуждено на многое закрывать глаза. Как нам рассказали местные, собак в этой части деревни нет. У голландцев, что сейчас, что в будущем, отношения с собаками не складываются. Они, конечно, есть и будут, но не в таком количестве, как во Франции, где в двадцать первом веке невозможно было прогуляться по городу и ни разу не влипнуть в «шоколад». Так французы любовно называют собачьи экскременты.

Я подхожу к дому, стоящему в центре холма, жду, когда бойцы окружат остальные, приготовятся к штурму. Дом ничем не отличается от соседних, хотя, как нам сказали, здесь жил самый богатый крестьянин деревни. К входной двери ведет крыльцо в две ступени — на одну каменную плиту положили вторую, более узкую. Дверь темная, а висящий на ней деревянный молоток светел, наверное, недавно изготовлен. Меня прямо черт подталкивает взять молоточек и постучать по двери и на вопрос «Кто там?» ответить по-одесски «А там кто?». От искушения меня спасает звук шагов за дверью.